Василий Ванюшин - Вторая жизнь (Иллюстрации П. Зальцмана, Ю. Мингазитдинова)

«Мораль и аморализм…» — вспомнил Галактионов слова Доминака, сказанные на ученом совете. — Если это — ваша мораль, то что такое аморальность?»

Мартинсон жил один и все делал сам: убирал комнаты и варил обед. Он встретил Галактионова в старой запятнанной пижаме и в войлочных шлепанцах. На голове его было намотано полотенце, и он напоминал дервиша из восточных сказок — не хватало только редкой с прозеленью бородки.

— Головные боли мучают, коллега, — глухо пожаловался хозяин и поморщился.

В темном углу зарычала собака.

— Иди сюда, Рекс!

Из угла лениво вышел огромный пес с печальными и нечисты ми глазами. Вокруг его туловища была толстая повязка из черной плотной материи.

— Тот самый, — сказал Мартинсон, поглаживая собаку по го лове. — Но опыт не совсем удачен.

Галактионов, присев на стул, наблюдал за собакой. Она, жалобно повизгивая, пыталась укусить себя за бока.

Даниил Романович знал, какой опыт сделал Мартинсон. Собаке вставили искусственное сердце — из пластмассы, контакты аккумулятора, прибинтованного к туловищу, были выведены к зубам. Сердце ритмично сжималось и разжималось, гнало кровь. Собака жила пятый день после операции, но Мартинсон не совсем был доволен этим интересным опытом.

— Она долго не проживет, — сказал он, грустно глядя на собаку.

— Ее беспокоят боли, — заметил Галактионов, — а в остальном все, кажется, хорошо.

— Да, несомненно, боль в области сердца. Пластмасса оказалась груба, надо подбирать другую.

Вдруг Мартинсон отрывисто произнес, указав на дверь.

— Рекс, чужой!..

Пес оскалился, заворчал, взгляд слезливых глаз ожесточил ся, он побежал к двери, но скоро вернулся вялой походкой и забрался в темный угол.

— Иногда даже лает. Думаю, что и укусить может, — улыбнулся Мартинсон. — Почти настоящая собака, хотя вместо собачьего сердца — мешок из пластмассы.

Самолюбивый Мартинсон не спрашивал Галактиончва о его успехах. Даниил Романович не осмеливался начать разговор, неприятный, пустяковый в окружении тех поразительно интересных и нужных дел, которыми заняты и он и этот старый ученый. Даниил Романович уважал Мартинсона. Не только потому, что это был известный в мире ученый, лауреат Нобелевской премии. Он был близок и дорог тем, что высоко ценил достижения русских ученых, прежде всего Павлова, хотя редко говорил об этом.

В тысяча девятьсот втором году Мартинсон, будучи студен том, услышал о необыкновенном опыте профессора Томского университета Кулябко. Сын бедных родителей, будущий подвижник науки собрал кое-как деньги на дорогу и в ботинках, в легкой одежонке отправился в Россию, в холодную Сибирь, в Томск. Он голодал, мерз, но не раскаивался, что предпринял такую рискованную поездку.

Он увидел не чудо, но явление изумительное, необыкновенное. Обнаженное живое сердце человека! Да, оно жило, вынутое из тела человека и, отделенное от него, билось, ритмично сжимаясь и разжимаясь.

И удивительнее всего было то, что сердце вынули из тела человека через несколько часов после смерти. Русский профессор оживил его.

Адам Мартинсон посчитал бы для себя за великую честь учиться у русского профессора в Томском университете, но он понимал, что, полураздетый, без денег, пропадет в Сибири. Дома все-таки было легче, и он вернулся на родину. С этого времени он пошел по пути русского ученого. Жить было трудно. Он стал аскетом, работал и работал, не женился и не имел семьи. Он повторил опыт Кулябко и сделал даже больше — заменил одному пациенту больное сердце сердцем, взятым у молодого человека, погибшего при аварии, Адам Мартинсон был удостоен Нобелевской премии.

Однако в последнее время, особенно после опытов Галактно нова, старый ученый увидел, что он шел довольно узкой дорогой. Замена одного органа, даже такого важнейшего как сердце, не может решить полностью всей проблемы, над которой работали и он, Мартинсон, и Галактионов. Об этом ученый и писал в журнале, одним из первых оценивая во всей полноте достижение Галактионова. Сделал это, с болью поборов самолюбие, иначе поступить он не мог: правда была ему дороже всего.

Сейчас, разговаривая с Галактионовьгм, который в опытах по оживлению человеческого организма в целом ушел далеко вперед, Адам Мартинсон не преминул показать еще раз то, чего тоже никто в мире не сделал, Открыв высокий белый шкафчик, он сказал не без гордости:

— Смотрите, работает но-прежнему…

Там заключенное в стеклянный сосуд билось живое человеческое сердце. Аорта, легочная артерия и полые вены образовывали замкнутые круги, видно было, что сосуды пульсируют, по ним течет кровь.

— Почти год работает, — сказал ученый, осторожно закрывая дверцу.

Он отошел в темный угол, отодвинул шторку и включил маленькую лампочку.

Там тоже билось человеческое сердце, точно такое же, как в шкафчике, только сосуды просвечивались и хорошо виднелась пульсирующая красноватая жидкость. Это было искусственное сердце — достижение не столько медицины, сколько физиков.

— На очередном конгрессе демонстрация ваших опытов вызовет восхищение, — сказал Галактионов.

— Дай бог, чтобы Рекс дожил, — вздохнул старый ученый. — Искусственное сердце — трудная задача. Нужен такой материал, который выдержал бы при необходимой эластичности необходимое напряжение. Я беру максимальное напряжение, когда человек выполняет атлетические упражнения; ток крови тридцать семь — тридцать восемь литров в минуту, при ста восьмидесяти ударах… Нужен очень прочный, долговечный материал. Приходится много варьировать, менять процент компонентов — связующих, наполнителей, пластификаторов. Но я уже почти достиг желаемого. Это искусственное сердце обладает всеми качествами живого, а в одном даже превосходит — не подвергается болезням. Но я думаю, стоит ли работать над искусственным сердцем? Как лучше, удобнее сделать его двигателем?

Голос Мартинсона утратил горделивые нотки; начались сетования на неудачи…

— Может, не стоит заменять живое сердце искусственным? — заметил Галактионов.

Мартинсон сразу насупился.

— Это уже пройденный мною этап. А Рекс?! Он ничего не доказывает?

— Да, конечно, — поспешил согласиться Галактионов, не же лая спорить: Рекс многое доказал: — И знаете что, мне думается, надо сделать. Ни в коем случае не ждать конгресса. Надо собрать ученых здесь, пригласить журналистов и продемонстрировать опыт.

Мартинсон удивленно посмотрел на него, размотал и отбросил, полотенце.

— А ведь вы, пожалуй, правы. Как вяжут по рукам и ногам эти условия: без директора, без конгресса — ни шагу. Откровенно говоря, завидую иногда тем, кто помоложе: у них больше решительности, и формальностям они не придают того значения, какое придаем мы, старики. Даже голова перестала болеть! — Мартинсон повеселел, расправил усы. — До конгресса мы сумеем приготовить еще кое-что. Одни ваши опыты, коллега, оправдают всю идею создания института, — снова разоткровенничался он. — Мир будет изумлен. Пока он только переваривает первые сообщения, а после конгресса в полной мере поймет, что это значит. Я заранее поздравляю вас, коллега, с Нобелевской премией.