Алексей Олейников - Левая рука Бога

Лаборант кивнул.

– Да, потенциально три из пяти операторов могут выдать большую напряженность н-поля, чем Цветков.

– А это что такое? – Гелий остановил один из графиков, заинтересованно поправил очки средним пальцем. – Это у нас явный сбой, Николай. Двойной пик. Плюс-минус.

– Как раз об этом я хотел поговорить, – обрадовался Коля. – Эти данные я тоже перепроверил, программного сбоя точно не было, диагностика аппаратных проблем не выявила.

– Но это сбой, – Гелий Ерандович решительным жестом свернул график. – Положительный выше среднего, но одновременно отрицательного пика при этом быть не может. Вообще человеческий мозг не может выдать подобные показатели. Реакция на н-поле колеблется от нейтральной до остро положительной. Иначе говоря, человек, находясь в зоне работы «Невода», либо не реагирует, либо начинает создавать полюс поля, замыкать его линии на себя. Когда мозг достигает пика возбуждения, запускается процесс квантовой сборки н-объектов. Психоформ, проще говоря. Да вы сами знаете всю теорию, Николай!

– Разумеется, но…

– Отрицательный пик! – Гелий Ервандович темпераментно взмахнул руками, едва не уронив Светоплат. – В этом случае мозг бы понижал мощность поля. Это не рыбак, это какой-то инспектор рыбоохраны получается.

Профессор засмеялся, похлопал лаборанта по плечу.

– Подготовьте данные по этим шести кандидатам, мне они нужны к вечеру.

– Так уже вечер, профессор, – удивился Коля.

– Тогда вам надо поторопиться, – сказал Гелий Ервандович. – А где Цветков?

– Они с Петей прогоняют тесты в центральном.

– Вот как? – удивился профессор. – Не помню, чтобы у нас в графике стояли тесты, у нас по плану доработка внешнего контура «Верши». Я жду справок по каждому, Николай. Сегодня.

Профессор стремительно удалился, полы его пиджака развевались, как жучиные надкрылья.

Старший инженер технической поддержки Иван Ерохин смотрел на оперативный график напряженности поля, как баран на новые ворота. Он несколько раз перепроверил входящий поток данных, потом поменял размерность координатной сетки, наконец, несколько раз выключил и включил воздушный экран. Затем проверил график на другом терминале.

– Ну что, убедился? – спросил из динамика Цветков.

– Ага, – рассеянно сказал Иван, подгружая диагност-программу. – Вылезай оттуда, Цветик.

– Цветики у твоей бабушки в саду! – сварливо отозвался оператор. – А я Геннадий Альбертович.

– Вылезай, Геннадий Альбертович, – повторил инженер Ерохин. – Может, от тебя наводки идут, надо проверить.

– Вот на водку было бы неплохо, – заметил Цветков. – Я тут как фонарик тебе флуктуацию подсвечиваю, а благодарности ноль.

– Сюда идти, короче. – На крохотном мониторе связи, закрепленном на операторском кресле, замаячило хмурое лицо Ерохина. – Сейчас тест-серию запущу, тебе охота там мозги поджарить?

Цветков проворчал что-то неразборчивое, снимая нитку гарнитуры. Отстегнулся от креплений, опустил кресло из рабочего положения. Вылез, быстро пошел по мерцающей слабым молочным светом дорожке, к выходу из рабочего зала. Кроме этой дорожки, в зале не было источников света, и Цветков шел строго по светящимся квадратам, стараясь не глядеть в темноту по краям дорожки. Он знал, там протянута невидимая сеть, она слона остановит в свободном падении, не то что Цветкова. Но за сетью была пустота, глухая, полная прохладной тьмы пустота каменной сферы около сотни метров в диаметре. Узкая, как игла, дорожка была протянута к самому центру сферы, а в центре помещалось кресло оператора. Он никогда не оборачивался, когда уходил из рабочей зоны, но его всегда подмывало это сделать.

«Кто знает, как меняются даже самые обычные вещи, когда на них перестают смотреть люди? – подумал Цветков. – Это ужас неприглядности. Ужас отсутствия человеческого, вещи вне человека теряют облик, расползаются в бесформенную материю, которую ведет своя собственная, чужая человеку, воля…»

Цветков давно об этом размышлял, несколько раз начинал арт-проекты и все время отступался. Какой формой можно передать абсолютную бесформенность?

Он был готов думать о чем угодно, лишь бы не оборачиваться. Страшила не пустота, и даже не сотни кристаллических концентраторов, которые громоздились друг на друга, росли от поверхности сферы к центру, так что оператор в кресле оказывался под прицелом сотен тупых кристаллических призм. В темноте «Невода» было жутко, но страшнее, когда его полость была подсвечена техническими прожекторами, в свете которых блистали темно-серые кристаллы, расшвыривали отблески по черным стенам. Глаз не мог уловить порядок, смысл расположения кристаллов, но он, этот порядок, был, просто логика его была нечеловеческая, там нарушалась привычная глазу геометрия, она неуловимо, но пугающе сдвигалась.

От попыток понять, упорядочить блистающий хаос в голове что-то начинало мелко дрожать.

«Невод» был как еж, вывернутый наизнанку, как искусственное гнездо кристаллов, в природе также растущих внутрь себя. Не кристаллы пугали Цветкова, а то, что жило там помимо всех приборов, помимо всей материи.

Чернота.

Когда Цветков поднялся в центр управления, там уже был Гелий Ервандович. Он водил по воздуху коричневым пальцем, проглядывая результаты теста, и хмыкал под нос.

– Ну что, испортили «Невод», обормоты? – начал он сразу же, едва Цветков вошел. – Сенокосов с вас шкуру спустит. И с меня заодно.

– И вам не хворать, профессор, – сказал оператор.

– Вы что там делали? – набросился Серебряков.

– Флуктуацию ловил. Сегодня ее заметил, когда школьников тестировали.

– «Эхо» от последнего заброса Лагутенко? «Лисий хвост»? «Аврора»?

– Профессор, остаточные явления затухают в течение двух-трех часов. Даже без рекалибровки. А это держится уже сутки.

– Вы не думали, что датчики сбоят?

– Я первым делом проверил, – сказал Ерохин. – Мы несколько раз прогнали тесты, на разных пиковых импульсах. Всегда один и тот же результат.

– Да, но это… – Гелий Ервандович посмотрел на динамический график, пожал плечами: – Это бессмыслица какая-то. Получается, что у нас в рабочей зоне появилась самоподдерживаемая флуктуация н-поля сверхслабого характера.

– Ее датчики вообще не захватывали, пока Цветик… Геннадий Альбертович не «подсветил», – заметил Иван. – Я такое в первый раз вижу. Как это вообще можно описать в терминах теории н-поля?

– Да никак, – мрачно сказал профессор. – Надо ее к чертям переписывать, уточнять рабочую модель. На такие выкрутасы она не рассчитана. Вы же знаете, Иван, что есть нулевой, природный уровень н-поля, присущий человеческой популяции. Н-поле есть везде на планете. Оно проницает любые виды материи, нижний его уровень практически одинаков везде – что на глубине пять километров, что на высоте тридцать. Однако в некоторых местах уровень н-поля, в силу разных причин, повышается. Как правило, это храмы, священные объекты разных религий, капища, намоленные места, места массовой гибели людей. Чем выше напряженность поля, тем выше вероятность стихийной сборки психоформы. Как мы знаем, иногда подобные вещи имели место в истории. Но стабильная сверхслабая флуктуация невозможна, она давно должна была вернуться к нулевому уровню!