Алексей Олейников - Левая рука Бога

«Главная беда – это расследование, – Ярцев нервно теребил пуговицы на воротнике. – Начнут копать, начнут по минутам выяснять, что вы, господин Ярцев, делали, заметили ли вы какие-либо отклонения в режиме работы генератора…»

Новичок, только третий месяц на предприятии – чем не стрелочник? У нас всегда так. Значит, прощайте льготы, повышенное дожиточное пособие и переход под руку Научного двора.

А Денис? Что с ним будет?

…Реактор был в норме. МГД работал как часы, исправно выдавая три гигаватта.

Ярцев прижал к стене Игнатьева, требуя разъяснений.

– В нашем хозяйстве все, слава тебе господи, хорошо, – Игнатьев размашисто перекрестился на икону святого Серафима Саровского в углу. – Бережет Серафимушка.

– Это какая-то катавасия у научников, Виктор Семенович. Ты уж прости, что тебя вытащили, общий приказ. Сенокосов – пуганая ворона, всего боится.

– У научников? – Ярцев опустился на стул. Выдохнул. – А чем вообще они занимаются, Наум Сергеевич?

Игнатьев досадливо хлопнул по массивной груди.

– Эх, Виктор Сергеевич, хороший ты мужик, да допуска у тебя нет. Занимайся лучше генератором, без него нам никак, ток нужен, как воздух.

– Ты хоть намекни, – сказал Ярцев. – Это ведь не радар?

Главный энергетик развел руками, выразительно посмотрел на шарик камеры под потолком.

– Ничего не могу тебе сказать, Виктор Семенович, все вопросы – к Сенокосову. Сочтет нужным дать тебе допуск – расскажу все, что знаю. Думаешь, Игнатьеву это нравится? Нет, у Игнатьева эти гэбэшные игры вот уже где…

Энергетик провел ладонью поперек широкой, как лопата, бороды.

– Так что иди на свой пост и береги МГД, как зеницу ока. А я пока прозвоню кой-куда, – он сунул гарнитуру в ухо, взялся за светоплат.

Ярцев выходил из кабинета, его догнал игнатьевский бас:

– Срединная, это «Око». Дайте предсказание на свободные мощности на ближайшие двое суток. Нет, полгигаватта погоды не сделают, нам бы хотя бы двушечку. Ага…

Виктор Семенович сбился с шага.

Игнатьев предполагает, что объекту не хватит шести гигаватт, которые может выдать реактор?

На Машины сообщения Федя не отвечал, входящие из «Облаков» сбрасывал. На первой перемене она подошла к Веселовскому – он и еще несколько ребят стояли возле Улиты, смеялись. А она, эта… она улыбалась, смотрела на них своими подлыми голубыми глазами.

– Федя, на секунду тебя можно?

Веселовский обернулся, глаза у него были чужие, пьяные. Он смотрел на нее из какого-то далека, словно сквозь толщу матового стекла. Ее для него не было.

– Маша… – шевельнулось в нем узнавание. – Маш, давай потом, хорошо? Ага…

Он обернулся к Улите, что-то обронил, и все они засмеялись. Маша отшатнулась, пошла прочь – спокойно, ровно, вколачивая каблучки в пол.

Вокруг клубились взгляды, шепот бежал по школе впереди, Маша чувствовала, что ее обволокла черная, но невидимая туча, и с каждой минутой она становилась все чернее.

Маша не отвечала на сообщения, которыми ее засыпали взволнованные девчонки, сбрасывала все входящие и односложно отвечала, если к ней обращались напрямую.

Да, да, нет, я вижу, я сама разберусь.

Вокруг были десятки людей – учителя, одноклассники, но Марии казалось, что она в северной пустыне. Было холодно, внутри взрывались стеклянные пузырьки, они наполняли тело звенящей пустотой. Она не хотела, не могла думать, что, почему, как – вся эта шелуха опадала. Оставалось лишь отчаяние, мерзлое, как желтая земля в феврале, во время, когда приходит бора.

Куда бы она не пошла, перед ней неизбежно появлялась Улита со свитой.

«Как быстро, как все быстро… – качалось внутри изумление. – Разве так бывает?»

Во время «тихого часа», когда все высыпали на улицу – порбовский приказ, никто не сидит в классах, все дышат воздухом и укрепляют телесное здоровье, – так вот, во время этого проклятого «тихого часа» она увидела, как Федя как бы невзначай взял Улиту за руку. Помедлил, нежно перебирая пальцы.

Лед проломился у Маши под ногами, и она рухнула в темную водную бездну.

Погружаясь все глубже, к концу дня она перестала различать голоса учителей и друзей. Наверное, она что-то отвечала, говорила, шла на автопилоте, как космический аппарат «Ермак» на Ганимеде, или где он еще там сейчас ковыряется.

Черный жидкий лед стискивал горло, черный лед затекал в сердце.

Ярцева она расслышала случайно, на последней перемене он оказался рядом, посмотрел сочувственно, спросил:

– Маша, может, тебе отпроситься? Сходи к медсестре.

– Спасибо, я себя хорошо чувствую, – сказала Маша.

Денис хотел что-то еще сказать, но замялся.

– А ты почему не с ними? – спросила Шевелева, не уточняя, с кем. Но Денис понял, закашлялся.

– Как-то это странно все.

– Да, – согласилась Маша, – странно.

Она ушла, не прощаясь, прошла по коридору, который представлялся ей теперь пещерой без выхода, рука ее, скользившая по стене, провалилась…

Туалет для девочек. Она толкнула дверь, вошла и перестала видеть.

– Больно ? – спросила темнота.

– Очень. Не знала, что так может быть.

– Чего ты хочешь ?

У Маши не было дыхания ответить, но ответ всплыл изнутри, поднялся, как прозрачный до темноты гигантский кальмар.

– Это просто , – ответила темнота, и Мария поняла, что у нее есть имя, она знала его. Имя упало во тьму, разделило ее, отлило образ. Девушка – красивая, черноволосая, волосы ее как смоль, они двигаются, как живые, глаза ее – темный огонь.

– Я с тобой , – шепнула девушка, и ее руки стали руками Марии, в ее глаза толкнулся свет, и цвет, и школьный грохот, ее горло впервые вдохнуло воздух, она вцепилась в раковину, уставилась в зеркало в школьном туалете.

Из зеркальной глубины на нее смотрела она.

Медея.

Цветков с Лагутенко резались в объемные шахматы. Когда Сенокосов пришел, Лагутенко как раз вертел игровой куб, думая, куда бы отправить второго ферзя. Две из шести плоскостей он уже у Цветкова отвоевал и нацелился на третью.

Вольный художник сидел на кровати, чесал бороду и высказывал предположения, что Лагутенко не туда зарыл свой талант. Он, Цветков, готов поспособствовать в раскопках за скромную плату.

Паясничает, как всегда, с раздражением отметил полковник.

– О, союз меча и кирзача, – сказал Цветков, увидев его. – Начальство пришло, Андрюха.

Лагутенко заморгал, остановил партию.

– Веселишься, Цветков? – полковник был совершенно не расположен выслушивать ерничества этого клоуна. – Была б моя воля, ты бы уже был на поселении на Дальнем Востоке. Поднимал бы хозяйство. Пятая колонна.

– Да что вы, Олег Геннадьевич, максимум колонка, – сказал Цветков. – Национал-асоциал.