Олег Рой - Числа зверя и человека

Рита сжимала руку Макса так, что под ее пальцами его кожа явственно побелела.

А Ройзельман, хотя и не мог видеть произведенного эффекта, очевидно, был абсолютно доволен. Он слегка щурился и презрительно улыбался, высокомерно глядя в камеру.

– Ну вот, мое последнее слово почти завершено. Вердикт присяжных предрешен. Я готов. И не боюсь вашего мелкого и мелочного суда…

Камера переместилась, крупно показывая левую руку Ройзельмана, на которой видна была небольшая, сантиметра четыре, царапина. Или, скорее, разрез – из него крупными каплями сочилась кровь. В правой руке блеснула ампула. Охранники кинулись к решетке, ограждающей скамью подсудимых, но Ройзельман одним быстрым движением бросил ампулу в рот и, видимо, языком переместил ее за щеку. Охранники застыли на месте.

– Не надо меня останавливать, ведь я сделаю за вас вашу работу, – кривовато улыбнулся Ройзельман. Говорил он теперь чуть невнятно, видимо, ампула за щекой немного мешала. – Вы сможете уже сегодня разобрать меня на органы. Но если вы так верите в свою мораль, то исполните последнюю просьбу приговоренного – не надо, чтобы в моем теле копались прозекторы. Впрочем, я не верю в то, что вы выполните мою просьбу. Но вот во что я верю – нет, я это знаю! Я помню, каким было человечество до начала моего эксперимента. Сейчас вам кажется, что все вернулось назад, но это иллюзия. Ясно вам? Иллюзия. Не обманывайте себя. Мир стал другим, и таким, как раньше, ему уже не быть.

Он улыбнулся:

– За ваш успех, дети Ройзельмана! – и сжал зубы.

Так, улыбаясь, он простоял еще две или три секунды. Затем упал грудью на решетку и сполз по ней на пол.

Но на лице его застыла улыбка.

Это было в самом деле жутко. Но – я обвел глазами тех, кто сидел сейчас рядом со мной, – в каждом из взглядов был не только страх. В каждом взгляде светилась решимость. И сила.

Мы победили один раз – когда Корпорация выглядела всемогущей, а мы сами казались маленькими и слабыми. Мы победили тогда – значит, если придется, мы победим снова.

– Вот же подонок! – воскликнула неукротимая Рита. – Теперь на наших детей начнется настоящая охота!

– Не начнется, – поспешил успокоить ее Макс. – Как бы ни был хитер Ройзельман, что бы он там ни сочинял, человечество слишком разумно, чтобы начать истреблять детей только потому, что какой-то маньяк объявил их его могильщиками. Не первый век, в самом-то деле. Двадцать первый. Не думаю, что Ройзельману кто-то поверит, кроме разве что одного-двух таких же психов.

– Тем более, что он ошибается по всем пунктам, – неожиданно сказала Жанна.

В полном изумлении мы все развернулись к ней. Но она, сперва смутившись от общего внимания, быстро взяла себя в руки и продолжила:

– Ошибается. Ну или, чтобы подтвердить свою точку зрения, сознательно передергивает, не могу сказать. Первое. Говоря о прогрессе человечества, довольно глупо приводить в пример кроманьонцев и неандертальцев. Кроманьонцы – вовсе не потомки неандертальцев, это два, хоть и близких, но разных – ну как орангутанги и шимпанзе – биологических вида. Для профессионального биолога ошибка непростительная, поэтому я и думаю, что он передергивает, подтасовывая факты в угоду каким-то своим подростковым комплексам. Кроманьонцы вытеснили менее совершенных неандертальцев – и это было межвидовое, а не внутривидовое соперничество. Далее, говоря о путях выживания вида, он делает вторую ошибку. Или, может быть, подтасовку. Неправда, что в природе сильнейшие пожирают слабейших, и это всеобщий закон. Отнюдь не всеобщий. Гуманизм – не прерогатива лишь человека. Даже копытные, уж на что, мягко говоря, не интеллектуалы, защищают своих самок и детенышей. Дельфины же любого своего раненого или больного собрата выталкивают на поверхность, чтоб не утонул. И чем разумнее вид, тем он гуманнее. Что же касается человека, то в отношении людей Ройзельман совершает третью, самую, кажется, глобальную из всех ошибку, ставя знак равенства между физической слабостью и неполноценностью вообще. Очень глупо их приравнивать, ведь сила человека – в разуме. Точнее, во всей совокупности психических процессов, ибо разум, не сплавленный с эмоциями – куда более страшная разновидность инвалидности, нежели инвалидность физическая. Сила человека – в разуме, чувствах, духе – в его душе. Именно поэтому для Homo sapiens как биологического вида пресловутая человечность – основа стратегии выживания, а не какой-то там тормоз. Если бы человечество не было гуманным, не заботилось о тех, кого Ройзельман называет слабейшими (то есть о тех, кто без внешней заботы вряд ли выжил бы), где бы оно было, человечество? Сколько оно потеряло бы? Один из величайших политиков прошлого века был прикован к инвалидному креслу [26]. Один из величайших ученых уже нашего века – практически полный паралитик [27]. Один из величайших проповедников нашего же века, благодаря которому обрели счастье миллионы и миллионы, – безногий и безрукий инвалид [28]. И, наконец, четвертая ошибка Ройзельмана – превознесение индивидуализма. Человек – животное общественное. Он настолько же продукт генетики, насколько и воспитания, то есть взаимодействия с обществом. И с тем обществом, которое его окружает сегодня, и с тем, которое было когда-то (хотя бы потому что читает написанные до него книги), и с тем, которое еще будет. Вне социальных связей человек – никто, маугли, хуже того самого неандертальца. Ройзельман, конечно, великий технолог. – Жанна погладила собственную ногу. Собственную! При выборе между самыми-самыми киберпротезами и так называемыми (с легкой руки СМИ) «пробирочными» ногами, она без малейших колебаний выбрала живые, пусть и искусственно выращенные (как раз по 3D-технологии Ройзельмана) ноги. – Но он, как бы это поточнее сказать… не гений. Не Дарвин и не Эйнштейн.

Мы, хоть и не сговаривались, дружно зааплодировали. Ай да Жанна! Такая тихая, домашняя, практически незаметная женщина, которую, кроме как на кухне, и представить трудно. А тут – нате вам! Быть ей великим социологом!

– Да и вообще, кого вы слушаете? – насмешливо добавил Петр (я видел, как он тайком показал матери большой палец – мол, ты у меня ого-го!). – Ройзельман же проиграл, проиграл вчистую. Тоже мне, чо-о-орный властели-и-ин, – Петр смешно выпучил глаза. – Он ведь даже охрану лагеря толком выстроить не сумел. Несчастный лузер с амбициями палатина. А вы все воспринимаете его всерьез.

– Так-то оно так, однако ж этот лузер вполне мог всех нас угробить, и не только нас, – резонно возразил Макс.

– Малярийный комар тоже может, но это не значит, что так и будет. А я, например, могу взломать банк и украсть миллион, – ответил Петр и потянулся. – Или миллиард. Но это так скучно. И бессмысленно. Неинтересно, в общем.