Сергей Попов - Небо цвета крови

И, покрывшись капюшоном, точно колдун, подняв воротник, поковылял вслед за Дином к пруду.

День устоялся солнечный, спокойный, мало чем отличимый от летнего времени. Лишь ветерок, нередко дающий о себе знать, регулярно напоминал о наступившей осени, дышал продолжительно и студенисто, шевелил ободранные провода, обмершую растительность, вольно летал по холмам и оврагам, разметывая остаточные иллюзии об ушедших губительных суховеях, невыносимом зное. Густая овчина винно-красных облаков, распростершись на полнеба, плыла замедленно, покорно, часто худилась до огромных дыр, растягивалась неохватным подвенечным шлейфом. Сквозь нее, уже вечерне полупрозрачные, уязвленные, но все еще беспредельно красивые, протекали мерцающие шпагаты лучей, искалывали холмы, низины, леса, зеркалом отражались от мятно-зеленых луж, засвечивали раскрошенный бетон дальних построек. Откуда-то с востока добегал искаженный расстоянием собачий лай и склоки, а от старой лесопилки на западе — учащенное визгливое похрюкивание. В воздухе легко витал запах подгнившей травы, чернозема и откипевшей кислоты.

Ав-в-в!.. Гав-в-в!.. Хрю-ю-ю…

Своего напарника Курт нашел быстро — он, словно анахорет, в полном уединении сидел на земле, у самого края склона, дергал росшие возле ног травинки, лущил стебельки. Голова слегка наклонена вбок, лица не разглядеть. Под левой рукой лежало ружье — для подстраховки. И вроде двоих разделяла существенная дистанция в пару десятков шагов, Курт ни секунды не сомневался: Дин в курсе его присутствия рядом и бдительно держит на слуху, как сторож, — не дремлют охотничьи инстинкты.

На подходе Курт расслышал любимую тоскливую песню друга, напеваемую им, когда ни в чем не получалось отыскать утешения и духовного покоя, но теперь в более полном варианте и ином, поставленном утонченном вокальном исполнении:

«Красиво же поет, старый лис, заслушаешься! — подметил он. — Чего-чего, а этого у него не отнять — голосище сумасшедшее!»

А Дин, нимало не стесняясь приближающегося напарника, без какого-либо стыда продолжал заливаться соловьем, овеивая следующий, полный сентиментальной грусти куплет:

На этом смолк, тяжко вздохнул, так и не закончив эту невеселую историю о волке-одиночке, опять возобновил ковырять сорванные травинки.

— Скучаешь, бард? — с намеренной осторожностью лаконично начал Курт, остановился около Дина, оглядел задумчиво-ждущим взглядом местность: у пруда качались надломленные головешки камышей, изумрудная кислота дремала, почти не дымила, лес перестукивался ветвями, гуляла волнами трава, щекоча убогую крышу лесопилки. Там, пыхтя, рыл для себя и своего потомства логовище мясодер, приготавливался к холодам. И здесь же, простецки: — А что ж без гитары-то? С ней-то и поется легче… — а сам уже заранее отчаялся, решив: «Наверно, ничего не скажет… сложно его порой вывести на диалог…»

К удивлению, Дин стерег тишину недолго. Всласть хрустнув затекшей шеей, не поворачиваясь, исторг, сетуя:

— Была когда-то, да брат маленький уронил на пол, гриф и обломился, — затем так: — А песню эту для меня написала моя мать. Она еще до своей болезни преподавала в младшей музыкальной школе, учила ребятишек музыке, давала уроки игры на фортепиано. Любили ее очень, даже родители приходили, благодарили.

— Хорошие в ней строки, понятные… — не отыскав, что сказать лучше, высказался Курт, ежась от ветра, затоптался на месте.

— Она о человеке под обликом волка, ищущего свое пристанище, — тем же смурым голосом рассказал Дин, покашлял, подложив левую ногу для удобства, не без иронии закончил: — А забавно знаешь что? Песенка-то точь-в-точь копирует мою судьбу, все прямо как обо мне поется: я тоже никак не отыщу себе кров, плутаю во мраке, потому что не вижу на небе звезд. На нем никогда их не бывает… Мамка моя, конечно, как в воду глядела, когда сочиняла эти слова…

На том замолчали, удушая и без того хилое общение.

— Ты бы хоть на земле-то не сидел — застудишься, не июнь же все-таки, — с заботой вознамерился подогреть умирающий разговор Курт, уставившись тому в спину — Дин шелохнулся, опустил голову, вновь сел, как и прежде.

— Ничего, я плащ подстелил.

— Можно хоть рядышком с тобой посижу? Все хоть не один…

— Садись, — разрешил напарник, переложил ружье, подвинулся и, не взглянув на того даже вскользь, пряча лицо за капюшоном, зашуганно, словно мальчишка, попросил, оправдываясь: — У тебя сигаретки не найдется? А то я забыл пачку в сарае, а возвращаться не хотелось… — зачем-то побил себя по карманам, будто еще берег надежу ее найти, — … вылетело совсем из головы…

Курт, засопев, достал свою пачку с четырьмя последними сигаретами, поделился. Закурили.

— Тебя Джин за мной послала? — с наслаждением крякая после каждой затяжки, поинтересовался Дин, пустил носом въедливый невкусный дым. Его тотчас смел ветер, унес в сторону дома.

— Как узнал-то? — удивился тот.

— Слышал, как она громко разговаривала. Вот и подумал.

Быстро докурив, Курт загасил о землю окурок, теснее укутался плащом, спросил прямо в лоб:

— Что такое с тобой происходит, дружище? — и направил собранный взгляд в напарника. Дин больше не стал прятаться, повернул голову. Гематитовые глаза слезились, потонули в кручине, опухли в веках. Лицо по-старчески пожелтело, махровые брови разбухли штормовыми тучищами, скулы и подбородок, утыканные белесо-черной многодневной щетиной, затяжелели, иссеклись стрелочками, нос загнулся клювом. Кофейного отсвета губы выражали подобие страдальной улыбки, узились в уголках. Отросшие по плечи волосы, перебитые сединой, пробивались из-под капюшона, змейками развеивались в такт воздуху. И захотел добавить: — Может, поделишься со старым другом? Не чужие ведь люди…

Напарник долго подбирал слова, ответил:

— Почему же тогда мой «старый друг», как ты говоришь, пришел ко мне по наказу своей жены? Ты ведь и не хотел идти, верно? Угодить решил просто? Я прав?

— Зачем ты так? Не выдумывай.

— А как же тогда? Бьюсь об заклад, что если не Джин, ты бы сам и не вспомнил обо мне.

Курт, желая загасить копящуюся злобу, полез за второй сигаретой, предложил Дину, но тот отказался.

— Давай заканчивай, слышишь? И обиды свои пустые выкинь из головы. Сейчас же выкинь. Не лучше ведь себя вел, вспомни: то рожу от меня отвернешь, как от прокаженного, то вопросы мои проигнорируешь, вон от семьи отдалился по неясным причинам. Что мы тебе, врагами, что ли, стали какими? А? Чего желваки-то напучил? Опять ты отворачиваешься… — выдвинул он претензии, упустив возможность заглянуть в глаза собеседнику. Потерпев момент — кинул: — Ну что ты за человек такой? Постоянно так: чуть что — затылком ко мне и молчит, как рыба. Как с тобой тогда разговаривать-то прикажешь?.. На пальцах или, может, телепатически? Ты объясни мне, я ж не пойму никак, какими способами к тебе на контакт-то пойти. Хватит, может, в молчанку-то играть?