Сергей Попов - Небо цвета крови

— Браво! Я снимаю перед тобой шляпу, Аксель!.. Какое виртуозное планирование на незнакомой территории! — протрубил тот и наградил щедрыми аплодисментами: — Вот за что я тебя ценю — ты умеешь думать! И никогда не спрашиваешь, что надо делать и как делать, а ищешь решения самостоятельно! Это талант, Аксель. Искусство! Как сложно сейчас найти думающего человека, но думающего нестандартно — куда сложнее, — приблизился, рывком задрал Гремлину рукава плаща, обнажая дохленькие ручонки с почерневшими перепутьями вен, — завязал бы ты еще и с этим пагубным пристрастием… да что тут скажешь…

— Без нее мне… кхм… скучно жить, хозяин. Поганенько. Нет творческой жилки… — скомканно объяснился Гремлин, опуская рукава. Сказал, а у самого в глазах — пустота, бездушие. Взгляд — отчужденный, остывший.

— А зря — сделал бы тебя начальником городской охраны! Карьера все-таки! Размах! — подразнил Дако, отошел.

«Господи, что же сейчас взбредет ему в голову?.. — как обожженные кусочки бумаги на сильном ветре, вертелись опаски в голове Джин. — Чего ждать?.. До смерти страшно…»

Гремлин отмолчался. Дако приблизился к Джин.

— Все-таки щедрый подарок ты мне подготовил, Аксель. Взамен — хорошенько покути в «Вавилоне», развейся несколько дней. Все за мой счет. А как нагуляешься — не забудь заглянуть ко мне: есть одно дельце как раз по твоей душе. Что же насчет денег, то черт бы с ними — это простая бумага, в конце концов, — смотрел все время в глаза, лоб плененной матери, на детей не обращал внимания, будто их тут и не было вовсе — так, поставили в нагрузку, для фона. Затем начал: — Что же с вами делать? Хм… что за взгляд! Никак готовишься выцарапать глаза?.. Ух, острый, как нож! А мне нравится! Есть в нем что-то! Ей-богу, что-то есть! — и с ражем, напором, горячо задышав той в лицо: — Но сейчас я не советую тебе так смотреть на меня, потому что я… — сложил пальцы ножницами, пощелкал у нее над головой, проговаривая «чик-чик», — могу оборвать твою никчемную жизнь. И деткам тоже. Понимаешь, какая штука получается: здесь ваши судьбы — мои. Они принадлежат мне! МНЕ! Это ясно? Если ты надеешься выжить — придется слушаться МЕНЯ! Поэтому присмири свои глазенки, не доводи до греха…

— Я предупредил ее, что она может стать вашей наложницей, если понравится. Детей можно продать… — заголосил позади Гремлин.

— Не смейте!.. Только пальцем троньте!.. — факелом вспыхнула Джин, крепче обняла дочку. Клер дрогнула, оробела, согнулась над братом, как дерево в шторм. Бобби, лучше взрослых ощущая нарастающий накал, задумал дергаться, укать.

Дако, улыбнувшись, положил тяжелую руку многодетной матери на плечо.

— Тс-с-с… Спокойно… — Потом теплее: — Это уже решать не ему. Не бойся, ладно?.. Лучше скажи: как тебя зовут? А то даже не познакомились толком…

Джин вначале растерялась — слишком уж быстро поменялось настроение у «короля», но имя все-таки назвала:

— Джин… — и назвала имена детей: — Это Клер и Бобби…

— Рад, — лаконично ответил Дако, элегантно взял за оба запястья. Та вырываться не стала — мысли за жизни ребятишек тупили боевой характер, а решила переступить через себя, перетерпеть. Главарь Грима долго трогал и осматривал пальцы, ногти, ладони. Наконец спросил, щурясь: — Чем занималась до сегодняшнего дня? Охотилась? Убивала? Может быть, тяжести носила? Что? — добавил, растолковывая: — Руки у тебя натруженные, затертые, в загрубелых мозолях — среди женщин такие нелегко отыскать: одни изнеженные, гладкие до тошноты, никогда не знавшие тяжелой работы. Да, в общем-то, и многие мужчины уже не те. Позор, а не добытчики.

— Я с дочкой ухаживала за огородом, убиралась дома, шила вещи. Много копала, когда муж делал колодец, бывало — помогала ему стелить крышу, класть половицы, — слова выходили из нее легко, как в обществе гипнотизера.

— Это хорошо, — похвально покачал головой, — значит, знаешь, что такое труд. Это замечательно… — и сразу распорядился: — Пойдешь ко мне уборщицей в кабинет. У меня дикий беспорядок. Аксель не даст соврать, — кивнул на Гремлина, — работы много, но зато никто не тронет. Все дни — у меня, а по средам и пятницам — в баре. Их немало. В каком конкретно — покажу завтра. Если будешь работать добросовестно и не сачковать — сохраняешь себе и своим детям жизнь, стабильно получаешь еду, воду и возможность помыться. По-моему — райские условия, — покашлял, зажевал нижнюю губу. Глаза омрачились, зрачки сузились до размеров соринки. — Теперь о детях. Извини, Джин, но продержать их у себя смогу совсем недолго: может, до вторника, может, до четверга — не знаю, как карты лягут. Они — бизнес, пойми правильно, обыкновенный товар. Нам со дня на день сугубо в деловых целях должен нанести визит очень важный человек. Он как раз… специализируется по этой части. Полагаю, его заинтересует мое предложение… — заметив, как Джин чернеет лицом, прибавил металлически, как будто словестно вбивая гвозди: — Вдобавок один совсем кроха, ничего не может, будет постоянно реветь, вторая — тоже особо не озолотит, а мне не нужны бездельники и трутни. В «Вавилоне» кто не приносит доход — оказывается за стеной. Это не «Муравейник», живущий, по сути, на птичьих правах и с подачи моего необъятно доброго сердца. Да и налоги с них божеские, можно сказать символические. Однако я — не благодетель и не святоша. Живу по железному закону книги джунглей: «Ты — мне, я — тебе». И город соблюдает его неукоснительно.

Джин свалилась на колени, взмолилась, забила по сердцу:

— Умоляю, оставьте их при мне! Я буду работать за троих! И днем, и ночью без всякого отдыха!.. Только не забирайте моих детей!..

Дако опустил на нее ничего не выражающий, студеный взгляд, строго повелел:

— Встань немедленно! Я не поведусь на эти выходки! Ты и так и этак будешь пахать за троих и за десятерых, если потребуется! А с детишками у тебя еще пока есть возможность видеться. Вот и пользуйся ею, раз дают!.. — Затем загудел своему покорному прислужнику: — Тащи их за мной… Довольно с меня этого нытья…

— Умоляю!! Умоляю вас!.. — выла Джин, отбивалась от загребущих рук Гремлина. Дети зарыдали, ожили прежде безразличные ко всему стены. — Прошу вас!..

Но Дако, непреклонен, не слушал слов, оставался равнодушен к слезам, к стенаниям, к мольбе, как ледяная статуя. А потом, в грубой форме попросив Гремлина поторопиться, — вышел в коридор, перезваниваясь цепями. Джин долго и упорно сопротивлялась, не подпускала к детям, царапалась, била кулаками, локтями, но ей заломили руки и ударили головой об невымытый, с тараканами, пол. Сознание пошатнулось, закружилось, к горлу попросилась рвота. Она что-то кричала Клер и Бобби, слышала в ответ недостижимо далекие, любимые голоса, ураганом пролетающие крики помощи, но следом пробилась острая боль в шее — и все оборвалось…