Людмила Бояджиева - Возвращение Мастера и Маргариты

– А Марья Викторовна? Я запрашивал двойную визу.

– У девушки найдется масса дел в Москве. Кто будет готовить к изданию вашу едва завершенную рукопись "Страсть Ссученного"? И кроме того… прильнув к уху триллериста и ошарашив его запахом весьма пикантного парфюма, агент шепнул: – Вы осмыслите, голуба, стоит ли ехать в Тулу со своим самоваром?

В то время, как Глыбанина уносил к Шереметьеву-2 автомобиль агента Экстрактова, на кухне плакала юная поэтесса. Рыжий толстяк, оказавшийся частным детективом, предоставил ей документы (включая фото), исчерпывающе свидетельствующие о вопиющей неверности Гаврилы. И даже представил его письменное обязательство жениться по установлению факта вдовства, адресованное популярной певице. Певица эта, даже показанная одетой по телевизору, действовала на писателя сильнее, чем эротические верлибры Машеньки, зачитываемые во время альковных игр. Строфы в стихах Машеньки, естественно, не рифмовались, но завершались полными глубокого амбивалентного смысла многоточиями, которые каждый мог заменить понравившимися ему словами. Слова же в контексте, предложенном юным дарованием, напрашивались самые общеизвестные, но категорически в приличном обществе не произносимые. Гаврила утверждал, что сила Машенькиного таланта поднимает его творческий и мужской потенциал.

– Он лгал! Он использовал меня, словно Аиду… – Размазывала девушка несмываемую косметику на той части лица, которую успела освежить после душа.

– Изауру, – любезно подсказал детектив. – Она была рабыней и все мужчины стремились ее гнусно использовать. Вы достойны лучшего.

– Зачем я порвала с Фарингосептовым!? Он с горя уехал на Канары, прихватив очередную…(прозвучал купюрный фрагмент из последнего верлибра).

– Ах, ни с кем он не уехал! – всплеснул короткими ручками детектив. Манжеты его рубашки так обтрепались, что из–за бахромы совсем не было видно кистей. – Вчера виделись. Он, собственно, и привлек меня для прояснения вашей двусмысленной ситуации. А теперь ждет с томленьем упованья… Минуты верного свиданья.

– Это Пушкин, – всхлипнула поэтесса.

– И Фарингосептов тоже! Ведь он совсем как Пушкин. Пишет и ждет, – в знак искренности своего заверения посланец даже приложил руку к сердцу.

– Ждет на Канарах? – оживилась Маша.

– У себя в Перелыгино, где очистил помещение особняка от постороннего дамского присутствия. Этот человек знает, что такое настоящая любовь! вдохновенно сверкнув круглыми желтыми очками, воскликнул детектив. Вначале резко не понравившийся, он вызывал теперь у оскорбленной женщины чувство неограниченного доверия.

– "Кадиллак" у подъезда, опаснейшая! – желтоглазый отвесил театральный поклон.

– А вещи?… – с затуманенным взором прошептала обессилившая от переизбытка эмоций поэтесса.

– Мой помощник собрал. Сумки в машине. В таких делах необходима внезапность. Сами понимаете. "Шквал закружил безумную меня. Что можем мы? Я – все. Ты – не хрена", – продекламировал он без купюр последнее творение Машеньки. – Только тут верлибром и не пахнет. Вас обманули. Это классический сонет, милочка.

… Вскоре входная дверь захлопнулась вслед продолжавшей наперебой читать стихи парой. "Стальная женщина" прислушалась. Квартира не опустела, в ней кто–то ходил, чеканя тяжелые, глухие шаги. Шаги приблизились, замерли возле двери ее комнаты и та начала медленно открываться.

– А вот и я, – сказал некто в похоронном пиджаке с подмерзшей хризантемой в петлице. В руках гость держал букет в пандан – белые, круглые, как зефир, цветы свесили увядшие потемневшие головы, напоминая задушенных кур.

– Какая прелесть, – проворковала старуха юным, полным тонкого кокетства голосом. – На дворе морозит?

– Не удивительно. Начало декабря, Клавдия Сильвестровна.

– Какое число? – "стальная женщина" выпрямила спину.

– Четвертое-с. Сами понимаете – пора.

Старухам вскинула голову и, не смотря на робу из сурового серого полотна, которую ее многие годы заставлял носить супруг якобы из мемориально–лагерных и гигиенических соображений, достигла впечатления величия. Царственным жестом подняла руку:

– Мое синее панбархатное платье. Перчатки, чернобурку.

– В момент, – кивнул визитер и поковырял пальцем в воздухе. Произошло дуновение, шуршание, звон. Запахло духами "Красная Москва" и ветер задернул оконные шторы.

– О… – старуха поднесла к глазам обтянутые синим гипюром пальцы, вдохнула исходящий от перчаток забытый аромат.

– Хотите что–нибудь сыграть? – предложил галантный похоронный кавалер, кивнув на фортепиано и имея в виду, по всей вероятности, эпизод из мемуаров шпионки, свидетельствовавший о ее редкой музыкальности.

– Не обучалась. Он все наврал… Решительно все! – женщина в бальном туалете устремила на незнакомца горячо блеснувшие на мертвенном лице глаза. – Тогда на спектакле в Оперетте я получила записку… Это было предложение о сотрудничестве от самого… – Она вцепилась в пиджак рыжего и попыталась подняться. – Я должна сейчас же рассказать вам всю правду!

– Не мне, не здесь, не сейчас, – твердо отрезал джентльмен, освобождаясь от хватки гипюровых перчаток. – Вам необходим полный покой, мэм. Позвольте…

Он помог внезапно затихшей старухе поднять на постель ноги, расправил складки синего панбархата, сложил на груди успокоившиеся руки.

– Сон – лучшее средство сохранить вечную молодость. Поверьте мне – до сих пор не изобретено ничего более радикального. – Он провел рукой над лицом засыпающей и посмотрел на фортепиано – крышка откинулась и клавиши начали сами вдавливаться, неумело наигрывая ту часть си–бемоль минорной сонаты Шопена, которая обычно звучала в Колонном зале над ответственными покойниками.

Нечто незримое затрепетало в воздухе, забилось у стекла и вылетело через распахнувшуюся форточку в морозный декабрьский воздух. Посланец успел разглядеть очертания освободившегося Гнусария – старого, полуразбитого параличом. Ветеран сатанинской службы выпорхнул в блекнущее небо, оставив в комнате запах серы и гниющих цветов. Осыпав ложе почившей своими сомнительными хризантемами, убийца вышел, притворив за собой дверь…

В гостиной рыжий, кривя кирпичную физиономию, покосился на горящую дюжиной миньонов хрустальную люстру, рухнул в белое кресло и, орудуя куриной лапкой, как зубочисткой, прогнусавил:

– Объект нуждается в серьезной уборке.

Тем временем в разных концах столичного пригорода – на севере и на юге – произошли пренеприятные инциденты.

Первый случился в Перелыгино. Машенька, отбывшая к отставному любовнику прямо в банном халате, успела в машине привести лицо в полную боевую готовность и приготовить необходимые значительные фразы для трудного, но бурного примирения.