Сергей Дмитрюк - Агнец в львиной шкуре

— А! Это ты Лю Инь! — приветливо воскликнул староста. — Проходи, проходи к нам! Не стой там, как гость! Что привело тебя сюда в столь ранний час?

Лю Инь подошёл ближе, смиренно сложив руки и приветствуя собравшихся здесь людей.

— Достопочтенный Цао-гун! Я пришёл просить вашей помощи, — сказал он, останавливаясь подле старосты.

— Помощи? Ты же знаешь, уважаемый Лю Инь, что я мало что могу теперь, — развёл руками Цао-гун. — Разве под силу мне открыть здесь больницу или школу для твоих детей?

Он вполне искренне опечалился и покачал тяжёлой головой.

— Я знаю, что ты хочешь, чтобы твои дети получили хорошее образование. У тебя славная дочь… и сын. Но я не всесилен! Может быть, тебе перебраться на свободные территории или в столицу? Говорят, теперь там люди с Земли учат наших детей в своих школах и заботятся о больных.

Староста снова взглянул на меня, словно, последние его слова были обращены именно ко мне. Моё ухо даже уловило в его голосе лёгкую насмешку.

— Всё это так, достопочтенный Цао-гун. Но как я могу уехать отсюда? — печально развёл руками Лю Инь. — Да и не с этим я пришёл к вам сегодня.

— Чего же ты хочешь?

Цао-гун с интересом посмотрел на него.

— Мой гость… — Лю Инь обернулся ко мне. — Он был тяжело ранен. Я нашёл его на берегу реки, в сорока милях отсюда. Этот вэйкурен говорит, что попал в большую беду и хочет позвать на помощь своих друзей, так как сам ещё не здоров. Его друзья находятся сейчас в Шеньлун…

— И? — Цао-гун выжидательно посмотрел на Лю Иня.

Видя, что тот неловко переминается с ноги на ногу, я решил взять инициативу в свои руки и объяснить старосте чего хочу от него.

— Уважаемый Цао-гун! Мне необходимо дать знать о себе моим товарищам, которые, возможно, считают меня погибшим. Но я едва стою на своих ногах и не могу пойти к ним сам. Я хотел просить вас послать кого-нибудь в Шеньлун или в Линь-Шуй с весточкой от меня. Кого-то из ваших доверенных людей. Мне очень нужна ваша помощь, уважаемый Цао-гун! Мне больше не к кому обратиться здесь. Моя беременная жена попала в беду, и я должен спасти её.

— Всё это печально, вэйкурэн, но ты хочешь от меня невозможного! — снова покачал головой староста. — Как я могу помочь твоей беде, навлекая ещё большие бедствия на своих односельчан? Разве ты не знаешь, что все дороги вокруг нас находятся во власти безжалостных хагетама? Кто из нас отважится помогать тебе, рискуя собственной жизнью?

Он развёл руками и обвёл взглядом присутствующих людей. Те одобрительно закивали головами.

— Я знаю это, но я думал, что…

— Нет, нет! — перебил меня Цао-гун, решительно поднимая руку. — Разговаривать об этом бесполезно! Спроси у любого в посёлке, будут ли они рисковать ради тебя? У всех есть жёны, дети. Мы мирные люди, и твоя война — не наша война!

— Значит, вы не поможете мне?

Я в последний раз взглянул ему в глаза. Они сделались непроницаемыми.

— Нет.

Цао-гун перевёл взгляд на своих гостей, всем видом давая понять, что разговор на этом окончен. Охваченный ещё большим отчаянием и печалью, я развернулся и заковылял обратно к дому Лю Иня. Рыбак догнал меня на середине площади. Он тяжело дышал и стыдливо опускал глаза.

— Не обижайся на него, Камал, — промолвил он. — Цао-гун сказал правду.

— Неужели нет какой-нибудь лесной или горной тропы, по которой можно безопасно добраться до города? — в сердцах воскликнул я.

Лю Инь ничего не ответил, лишь беспомощно развёл руками.

Дни потекли неспешной чередой — один походил на другой. Я метался в отчаянном бессилии, кляня себя за излишнюю самонадеянность. Засыпая с тревогой за Юли, я просыпался с мыслями о ней. Возбуждённое воображение рисовало самые мрачные картины, которые повергали меня в ещё большее уныние.

А вокруг меня проходила жизнь рыбацкого посёлка — размеренная, неторопливая, наполненная повседневными заботами, печалями и бесхитростными радостями. Время шло, и, присматриваясь к этой жизни, я стал замечать в её вынужденной архаике, казавшейся совсем неуместной среди современных достижений науки и полётов к звёздам, отдельные, выхваченные моим взглядом, яркие штрихи. Они вспыхивали в серой повседневности, наполненной усилиями борьбы за выживание, ослепительными искрами, заставляя меня взглянуть на этот мир, на этих людей совершенно по-иному.

Вот стоят у храма молодые женщины, принесшие цветочные воздаяния богам, и весёлая беседа, завязавшаяся между ними, заставляет светиться добрыми живыми эмоциями их загорелые лица. Тёмные глаза их поблёскивают лукавым огнём, скрывающим заветные мечты и неизбывные надежды. И я, вдруг, вижу как, на самом деле, эти женщины прекрасны — каждая по-особенному, по-своему, и нет среди них ни одной похожей, хотя раньше я даже не различал их лиц!

Вот одна из них будничным жестом поправляет волосы, и браслеты на её тонкой загорелой руке вспыхивают на солнце поддельным золотом, скатываясь к локтю, на миг, превращая простую селянку в чарующую богиню. Вот её подруга привычно поправляет низко сидящую на бёдрах юбку, и это незатейливое движение исполнено такой артистичной лёгкости и эротичной грации, что я начинаю сожалеть о том, что не способен выразить всё это в красках или в камне!

А вот суровые на вид рыбаки, кропотливо и усердно конопатящие свои утлые судёнышки на берегу океана, или же забрасывающие свои сети в воду, качаясь на волнах — сколько в них самозабвенной радости труда и вдохновенной увлечённости своим делом! И их лица… Они так похожи на лица землян: вдумчивые, умные, открытые, несмотря на всю кажущуюся неказистость черт!

Даже юный Джиро немало удивил меня. Вооружившись отцовским рыбацким ножом, этот мальчик самозабвенно вырезал из обычных деревяшек портреты своих друзей и односельчан. Эти поделки заботливо складывались им под кроватью, втайне от посторонних глаз, и лишь случайно однажды я застал его за этим занятием и попросил показать мне остальные его творения.

Сначала он отказывался, смущаясь моего присутствия, но потом не удержался и показал мне всю свою небольшую коллекцию, среди которой меня больше всего поразил вырезанный Джиро портрет сестры. Он сделал его из куска красноватой древесины, и миниатюрная головка Аюми выглядела совсем, как живая.

Оказалось, что за хрупким тельцем и изуродованной головой этого мальчика скрыт настоящий талант — дарование, наделённое тонким художественным вкусом, недюжинным мастерством резчика и отличной зрительной памятью!

Я не мог сдержать своего удивления и восхищения перед ним. В ответ Джиро скромно протянул мне свою поделку:

— Возьми! Она понравилась тебе больше остальных.