Ольга Голосова - Преобразователь

— Мария, в прошлый раз я не сумел вам представиться, так вот: меня зовут Сергей, — я забросил голландцев и вернулся к девушке.

Она смущенно улыбнулась и кивнула. Я жестом указал ей на скамейку, и она, слегка покраснев, присела на ее край. Я примостился рядом.

— Простите меня за столь примитивный способ знакомства, но я, ей-богу, не был уверен, что, упустив вас и на этот раз, буду иметь еще один шанс на встречу.

Она снова улыбнулась и наконец посмотрела мне в глаза:

— Как вы себя чувствуете? В прошлый раз вы выглядели неважно.

— Да, скажем прямо, выглядел отвратительно. Не знаю, что я должен сказать еще из куртуазных соображений, но мне очень хочется просто на вас смотреть. Давайте я приглашу вас… да хоть в Пушкинский музей изящных искусств. Вы будете смотреть на картины, а я — на вас.

Про себя я подумал, что на билеты денег мне как раз должно хватить. Но вот на кофе… Черт, а ведь есть какой-то прикол в том, что я охмуряю девушку, имея всего тысячу рублей наличными.

— А пойдем, — согласилась она и улыбнулась. Когда она улыбалась, ее глаза излучали мягкий свет, совершенно преображавший ее бледное лицо. — Только что мы там будем делать, кроме шуток?

Я и сам не знал, ведь я еще ни разу не приглашал девушек в музей. Почему бы и нет? Не в кино же мне ее звать, тем более денег на билеты все равно не хватит. Какая-то часть меня мимолетно ужаснулась абсурдной нищете, но я не хотел думать об этом. Пока не хотел.

— Я абсолютно серьезен. Мы будем смотреть картины. Что еще можно делать в музее?

На ее лице мелькнуло легкое замешательство, и она недоверчиво взглянула на меня.

— А зачем их смотреть? Все равно ведь… — она замолчала и опустила глаза, словно я предложил ей что-то на грани фола: подглядеть за нудистами или украсть из магазина банку икры.

Я решил не вникать в ее бессознательное, поднялся и протянул ей руку. Она доверчиво вложила мне в ладонь свою, и я повел ее к метро. Турникет мы миновали по ее билету, и нырнули в подземку, где я не был уже лет пять.

Конечно, это были голландцы, хоть нет в Пушкинском «Девушки с жемчужной сережкой» Вермеера и «Камеристки» Рембрандта. Мы стояли возле «Девушки за работой», и в ее полуопущенных глазах я снова увидел Марию, а она сама тем временем куда-то ушла. Я отправился на ее поиски. Побродив по залам, я обнаружил ее возле «Мадонны» Кранаха. Мария смотрела на нее не отрываясь, я же смотрел на Марию. Вдруг она схватила меня за плечо мокрой от липкого пота рукой и стала оседать на пол, бессмысленно шевеля губами. Я подхватил ее под руку и почти донес до ближайшего стульчика, который явно не был предназначен для посетителей.

— Что, что случилось? Тебе плохо? Я огляделся в поисках какого-нибудь решения. Вдруг я ощутил на своем запястье железный захват, и, едва не взвизгнув от боли и неожиданности, обернулся на девушку.

— Все нормально, Сергей, — сказала она и поднялась со стула. — Просто мне показалось… Она выпустила мою руку, на которой остались синие отпечатки ее ногтей, и твердым шагом вдруг направилась обратно к «Мадонне с виноградом», попутно озираясь и бросая быстрые взгляды на картины вокруг. Я двинулся за ней.

Со стороны она была похожа на слепую. Или, наоборот, на человека, обретшего зрение. Она шла к полотну, и на лице ее светился почти религиозный экстаз. «Черт побери, — подумал я, — может, ей явилась Дева Мария? Может, она у нас вторая блаженная Анджела и сейчас, вернувшись домой, быстренько соорудит новое откровение?» Но Маша остановилась перед картиной и тихо сказала, ни к кому не обращаясь:

— Я не думала, что мир таков. Значит, Кловин существовала.

Она обернулась, ища меня глазами. Я подошел и встал рядом.

— Все в порядке?

Она взяла меня за руку, и в ее устремленном на меня взгляде я прочел удивление, граничащее с экстазом.

— Сережа, ты видишь ?

— Вижу — что ?

— Эту картину, цвет, свет, краски? Ты их ощущаешь?

— Ну, вижу. Ну и что?

— А ты когда увидел в первый раз?

— Да фиг его знает. В детстве, с рождения — не помню. Я этим пользуюсь, вот и все.

Маша смотрела на меня, как на туземного царька, уверяющего колонизатора, что нет ничего проще груды прозрачных камушков, которые он готов с выгодой для себя поменять на железную палку, из которой вылетает огонь.

— Сережа, но ведь это же невозможно! Я никогда не могла видеть ! Мы не можем различать цвета!

— Кто «мы», солнышко? — мне стало интересно, и я почувствовал себя Ван Гогом на Таити.

— Перестань! — с досадой оборвала она меня и снова вперилась в картину.

На всякий случай я тоже еще раз заглянул туда. Молодая женщина со змеиными глазами смотрела на меня со смирением узницы, которой не откажешь в чувстве юмора. А за этим крылись боль одиночества и нежность к тому, кто так беспечно тянулся к винограду. Младенец еще не думал о том, что виноград будут претворять в Его кровь. А Она… Мадонна улыбалась, потому что ей больше ничего не оставалось, кроме слез и улыбок.

— По-моему, — осторожно заметил я, — Кранах хотел этим что-то сказать. Но красота вариативна и всегда готова превратиться в свою противоположность.

Я нежно приобнял Машу за плечи и повел в зал энкаустики. И отчего это меня всегда тянет то в Помпеи, то в Константинополь?

— Сережа, ты не понимаешь! — Маша высвободила плечи жестом ребенка, который отбивается от тупого родителя. — Произошло чудо: я увидела цвет!

— Постой, — я остановился. — Ты хочешь сказать, что до этого ты не различала цвета? Как дальтоник?

— Из нас никто не различает цветов — тебе ли не знать! — Маша горько усмехнулась. — Мы видим только множество неких оттенков, которые люди называют серым, ну и еще красный. Но мы видим объемно, что ли. Не могу объяснить.

— Как в черно-белом телевизоре или в тонированной фотографии?

— Ну да. Разве тебе никто не рассказывал?

— А я ни у кого и не спрашивал.

— Зато мы видим ночью. Ты же знаешь.

Это я знал: сам видел в темноте. Но, черт побери, опять это «мы». За эти два дня я уже насчитал четыре «мы». «Мы» корпорации, «мы» Анны, «мы» Эдика и, наконец, «мы» Маши — для кучи. И все почему-то как само собой разумеющееся относили это «мы» ко мне. А что, если все ошиблись и я не их? А что, если я чей-то?.. Но как мне понять чей?

Почувствовав себя в логическом тупике, я решил выяснить, кто такие «мы» Маши.

Снова взяв под руку, я повлек ее к восковым картинам. Маша сосредоточено молчала, и во взгляде, который она бросала на меня, робкое чувство восхищения мешалось с не менее робким желанием.

— Маша, я все-таки не очень понимаю, кто это «мы» и почему вы не различаете цветов. Это болезнь? Мутация, вызванная ошибкой в ДНК? А может, это барьер психики?

Маша посмотрела на меня, и в глазах ее тоска боролась с жаждой рассказать мне все. Но она тяжело вздохнула.