Ольга Голосова - Преобразователь

— Скажи, ты знаешь, что отшельника из Черного леса убили?

— Да, сегодня Рэндальф с людьми вернулись оттуда.

— Ты уже успел с ним поговорить?

— Да, а что? — в голосе Билэта послышалось раздражение.

Кловин недоверчиво взглянула на него.

— Ты знаешь, за что убили отшельника?

— Небось твои сородичи свели с ним счеты, упокой, Господи, его душу. Их можно понять.

— Нет, Билэт, нет. Откуда им было знать, что он и есть пропавший Магистр? Да и зачем его убивать? Мое племя враждует с вашим, но мы не убиваем без причины.

— Тебе нужны причины? Быть Магистром Гильдии Крысоловов — это ли не причина?

— Но он больше не был Магистром. Сабдагам не нужны жертвы!

— Глупая женщина! Сабдагам нужна власть, тебе ли не знать? А ради власти готовы убивать и люди, и крысы!

Кловин поднялась с постели и прошлась по комнате.

— Билэт, поклянись мне, что ты здесь ни при чем! Ты один знал, кто он, ты хотел забрать у него реликвию!

Билэт хмыкнул.

— Ну, почему я один? В Риме знали. А что знают в Риме, знают повсюду. Опять же орден святого Доминика… Они давно суют нос в наши дела… Кстати, а ты не знаешь случайно, где все-таки может быть реликвия?

Он подошел к ней и развернул ее к себе.

— Мне кажется, ты ведаешь больше, чем хочешь мне сказать. Не за реликвией ли ты вернулась, милая?

Кловин вырвалась и обхватила лицо руками.

— Я устала, — глухо сказала она в ладони. — Я устала.

— Ты устала? А я не устал? Ты кривляешься как уличная девка, а я должен перед тобой оправдываться? О Боже! Почему ты несправедлив ко мне? — Билэт воздел руки к небу, потом рубящим жестом опустил ладони: — С каждым глотком мне кажется, что чаша Твоего гнева опустеет, но она снова полна. Теплое вино солоновато на вкус, и я пью его и не могу отказаться!

— Бог милосерд к тебе, Билэт. Бог дал тебе все. Просто ты жаден, и любое неисполненное желание считаешь величайшей несправедливостью.

Билэт повернулся.

— Ты и вправду так думаешь?

— Да. Я не человек, может быть, поэтому мне легче тебя понять. На дне твоих желаний таится жажда смерти, поэтому чаша твоей жизни наполняется вновь и вновь. Может быть, высшие силы пытаются продлить твое время. Но, Билэт, поверь мне, Бог исполняет только то, чего ты хочешь на самом деле. Хочешь , а не думаешь , что хочешь.

— Да ну тебя к монаху с твоей схоластикой. Если у тебя нет души, зачем тебе ум? — Билэт протянул руку и погладил женщину по щеке: — У тебя есть тело, по мне, так этого вполне достаточно.

Он знал, что мучает ее такими словами, и это возбуждало его больше, чем любые ласки.

— Смотри, твоя сестра умерла, а ты будешь лежать живая в моих объятьях. Значит, ты счастлива.

— О, Билэт, перестань.

— Я всего лишь следую твоей логике. Только что ты советовала мне быть счастливым невзирая на мою боль.

— Твоя боль придумана — это боль ребенка, которому не дали играть с огнем.

— А твоя боль? Какая разница, придумана она или нет, если она болит? Если тебе больно, значит, боль существует.

— Есть боль истинная и ложная.

— Вот опять. Я не могу спать с тварью, рассуждающей о боли, как каноник.

От слова «тварь» губы женщины дрогнули. Но она повернулась к мужчине и коснулась его руки:

— Перестань злиться, Билэт. Что сегодня с тобой? Еще солнце не село и дня не прошло с нашей встречи, а ты терзаешь меня так, как будто я в чем-то виновата перед тобой.

О, это было ошибкой — произносить такие слова.

Билэт отступил на шаг и позвонил в колокольчик.

В комнату вошел слуга — молодой парень деревенского вида.

— Прикажи подать что-нибудь перекусить. Вина, засахаренных фруктов… До ужина еще далеко, а у меня кишки сводит от голода.

Слуга кивнул и вышел.

Кловин подошла к окну и, коснувшись пальцами стекла, тихо произнесла:

— Я не могу понять, кто убил мою сестру. Ее смерть была выгодна только мне, — она горько усмехнулась, обнажив краешки белых зубов, — я теперь королева по праву рождения. Я единственная видящая в этом роду.

Билэт поднял голову и задумчиво посмотрел на нее.

— Пожалуй, да. После смерти сестры ты и вправду единственная.

— Смерть Бьянки здесь ни при чем. Только я вижу в нашей семье. Только я могу быть законной королевой.

— Что ты мелешь? Твоя сестра видела, это все знают! Иначе она не могла бы править вашим народом.

— Моя сестра врала всю жизнь. Она видела не больше, чем любая крыса на куче отбросов.

— Ты лжешь! — Билэт вскочил со стула и подошел к ней.

Кловин чертила на стекле букву «б».

— А что ты так всполошился? Тебе-то что? — женщина развернулась, и они едва не стукнулись лбами.

Билэт раздраженно топнул ногой.

— Скажи, что ты лжешь мне назло. Ты просто злорадствуешь.

— Нет… Не сейчас. Оставим ее в покое. Когда я смотрю на тебя, я каждый раз чувствую, что в мире нет ничего прекраснее тебя. Ты красив, даже когда злишься, — она протянула руку и погладила его по груди. Он отскочил от нее, как от раскаленного железа.

— Кловин, это важно! Поклянись своим даром, что ты не врешь!

— Клянусь, мой любимый, я говорю только правду. С самого детства, с того самого дня, когда во мне открылся дар, Бьянка сходила с ума от зависти. Она была удивительно красива, она мечтала быть первой, она хотела быть королевой. Но красота не имеет цены в нашем народе. Ее просто никто не видит. Красоту сестры могли оценить только люди и я. Но люди — наши враги, а я стала ее главной соперницей. Я никогда не думала об этом. Я не знала, что можно так завидовать. Бьянка придумала игру — она показывала на все, что нас окружает, а я должна была описать ей, какого цвета небо, деревья, солнце, опавшее листья. Она запоминала и повторяла. Я считала, что так ей легче перенести свою слепоту, что, может быть, когда-нибудь это знание поможет ей увидеть на самом деле. Но Бьянка решила по-другому. И когда ночью меня схватили, надели на голову мешок и увезли в Гильдию, меньше всего я обвиняла в этом свою сестру. Много всего случилось, прежде чем я узнала правду. Бьянку уже короновали как видящую. Детская игра завела ее слишком далеко. Некоторые из нас догадывались, что она лжет. Но молчали, ибо Семья не в том положении, чтобы пережить еще одну междоусобицу. Лучше фальшивая королева, которой можно управлять, чем настоящая, но пришедшая из чужого клана.

Билэт отвернулся к жаровне с углями, и багровые отблески угасающего пламени заплясали на его лице.

— Значит, она лгала… — прошептал он. — Дрянь! — такая ненависть прозвучала в этом слове, что Кловин отшатнулась. — Дрянь и потаскуха! — он с силой дернул себя за волосы, со злостью пнув кувшин с вином. Тот опрокинулся, расколовшись надвое, и темно-красное молодое вино залило шкуры.

— Что ты бесишься? Какое тебе дело до ее вранья — она умерла, — Кловин попыталась обнять его за плечи, но тот выскользнул и схватился за флейту.