Евгения Хамуляк - Рассказы

Вошла, склонила голову величественную в поклоне и попросила присесть на лавочку. Поразились дети и Радужка гостям таким небывалым, знатным, что не могли слово вымолвить. Княжна подождала чуток и присела все-таки, после нее усадились четверо лебедей молодых и четверо витязей удалых, всю светелку маленькую занимая, теснотою мучаясь, да не жалуясь.

Молчали все. Гости знатные, гости славные, раз пожаловали – сами разговор начать должны. Так положено.

Оглядела княгиня светелку убогую бесстрастно, посмотрела на хозяйку домика взглядом своим премудрым, видавшим разное, и заговорила, наконец, голосом женственным бархатным:

– Здравствуй, Рада. Давно про тебя знаю, ходят сказки по земле нашей и до меня дошли о колдовстве твоем великом. Вот и я пришла вопрос тебе задать, какой меня уже много лет мучает. Может, ты сможешь проклятье с меня снять, от которого я сон потеряла.

– Прости, государыня, не знаю, как правильно обращаться к тебе, чтобы не обидеть, – собралась с духом девица юродивая, неспокойно покрывала на ногах поправляя. – Да только не по адресу ты обратилась, не колдую я.

Удивилась княгиня, брови черные месяцем вскинув, посмотрела вверх, будто воспоминая прошлое:

– Как же так! Помню и бабку твою, сильнейшую колдунью, что могла одним взглядом стадо быков усыплять, мановением руки воды останавливать в шумных реках, умела на метле летать по воздуху, с чертями дружбу водя. Помню матушку твою, сильнейшую чаровницу, мановением руки тучи на небе наводить способную, ураганы подымать, одним лишь взором своим ведьмовским любого из смертных мужчин в себя влюблять.

– Давно мертвы мои родительницы, – печально опускала глаза несчастная Рада.

А благородная гостья будто не слышала ответа девушки.

– Каждый день снится мне один и тот же сон: словно скребется кто-то ко мне в дверь. Открываю ее окаянную вот уже двадцать лет и нахожу на полу мышонка серого… Беру его в руки бестолкового, а он и умирает у меня. – И княгиня наяву показала: руки свои тонкие перстнями унизанными, раскрывая ладонями вверх и уныло глядя на пустоту. – И каждый день этот сон меня преследует и покоя не дает, после которого день не день и ночь не ночь – все одно…

– Прости меня, гостья благородная, – жалобно отвечала девушка, – нечем тебя порадовать.

И опять гостья высокая, не слыша ответа, продолжала:

– Говорят, ты клады под избушкой прячешь. Так забери все мои сокровища, но верни покой душе моей.

– Верно говорят, что бабушка и мать черным ремеслом колдовства промышляли, чем славу плохую нажили. Не стану отрицать. Да только я другая, поверь, княгиня. Ни чар, ни зельев, ни сокровищ у меня нет.

– Вижу, ошиблась в тебе, – огляделась вновь величественная гостья, – иначе б в других хоромах меня встречала бы. Так колдуньи не живут, – и приноровилась встать. За ней махом поднялись сопровождающие, светлоликие девицы и молодцы.

Вдруг что-то случилось с Радужкой, помрачнела девушка лицом, еле-еле сдерживая слезы горькие, которые давным-давно никому не показывала. И глядя на разочарование, вызванное своим ответом, захотелось ей на жизнь свою пожалиться и подосадовать гостье своей возвышенной.

Как бы она хотела помочь этой бедной женщине, как бы хотела снять с нее тот недуг, что всю жизнь вкуса лишает. Как бы хотелось Радужке иметь в покровительницах вот такое семейство благородное и дружное, которое никогда не знала девица.

– Дала я зарок себе никогда черного колдовства не касаться, будто эта дверь навеки заперта. Ведь столько зла принесло оно моей семье. Помню, как впервые матушка учила меня травы лекарственные собирать, зелья варить. А батюшка, пусть земля ему станет родительницей, учил читать и истории интересные из своих книг рассказывал, которые я теперь детишкам пересказываю.

Встрепенулись лебеди, сережками серебряными звеня, встряхнули порывисто плечами молодцы, побледнела княгиня от таких речей, но продолжала Радужка:

– Хорошее было время, не ведала я тогда, что это и есть мое счастье. Ведь, несмотря ни на что, мать с отцом и бабушкой крепко меня любили. И для меня вовек они останутся родителями единственными и любимыми, – всхлипнула девушка. – Но в один день все закончилось. Вот тогда прозрела я, хоть и совсем юна умом была, что всякой вещи есть конец и цена, когда сожгли бабкин дом и мать мою за злодеяния растерзали.

И десять дней и десять ночей вот здесь, на этой самой лавочке, где вы восседали, матушка моя кончалась с осиновым колом в сердце и рассказывала все свои секреты черные. Учила жизни и законам своим ведьмовским. Да хоть и было мало годков, каждое ее слово мне на сердце каленым железом отпечаталось.

– А где же отец твой? – спросила княгиня с придыханием, боясь пошевелиться от откровения юродивой.

– Как только матушка силу свою дьявольскую по капле терять стала, так и он несчастный в воздухе растворился. То ли был, то ли не был, – в пустоту скорбно сказала Рада.

И посмотрев на благородное лицо своей гостьи незнакомой, раскрыла покрывала вышивные с ног своих бедненьких. И ахнули все! Вместо них у юродивой сучья лесные таращились в разные стороны, а кожа девичья в струпья осиновой коры превратилась.

– Никому и никогда я этого не говорила, но вам почему-то сердце мое просит открыться-поплакаться, вижу, что вы светлая и сильная, добрая и мудрая женщина. Пожалеете бедняжку проказную.

Умирала матушка и почти перед исходом открыла мне страшный секрет. Говорит, чуди лихо, чуди злобу, вздымай черные реки, что под землей текут на погибель тех, кто радуется, ибо в этом наша жизнь. А коли воспротивишься – одеревенеешь! Спросила я, да разве можно в злобе век прожить? Неужели в любви не получается в нашем роду? И тихо зашептала она, слезу единственную пуская перед смертью неминуемой, оставляя меня одну-одинешеньку на белом свете, что есть такая сила, есть такая возможность, да только крошечная, как сердце мышонка. Если пожалеет наш род женщина благородная с камнем вместо сердца – чары рассеются и я девушкой стану, а ноженьки обратятся ровными молодыми как раньше. Да только, если она на такое решится – сердце как камень расколется и умрет в тот же час.

И слова такие просила припасти на тот единственный случай. Должна та женщина знать и верить себе: была она лучшая, красивейшая и любящая из жен, прекраснейшая хозяйка и мать, мудрая советчица, веселая напарница, подруга добрая, великодушная из матерей Земли нашей, от которой доброта и благородство простираются во благо всех живых. И никто и никогда с ней в этом соперничать не сможет. И чтоб простила себя, ибо ни в чем она не винтовая и ничего плохого в жизни не сделала. Пусть себя не корит. Отвернулось Солнце от Луны по коварству злобному, магии древней, что сердца живые в камни превращает. Любило Солнце Луну без памяти и до конца дней своих, только проклятие тяжелое, каждодневно наводимое с травами горькими, сковывало силу светлую от возвращения. Вот и все.