Мервин Пик - Мальчик во мгле и другие рассказы (сборник)

Ибо он подвигался все ближе и ближе к висевшей вкруг лика Агнца льдистой ауре. Ауре, подобной смерти, студеной и страшной, – но и лихорадящей также, и ужасной в живости своей, – и все это вмещалось и удерживалось чертами длинного, непостижимого лика, поскольку, даже когда Агнец визжал, лицо его оставалось неподвижным, как будто голова и голос Агнца были чужими друг другу.

Длинное это лицо с его подрагиваньями и ледяными эманациями было теперь совсем близко от Мальчика, который не смел поднять глаз, хоть и знал, что Агнец незряч. Затем наступило мгновение, когда левый мизинец Агнца выдвинулся вперед, подобный короткой белой гусенице и, повисев немного над головой жертвы, опустился, и Мальчик почувствовал лбом прикосновение, от которого сердце его подпрыгнуло к горлу.

Мизинец Агнца, казалось, прилип к виску, точно присоска на щупальце осьминога, затем палец сполз вдоль профиля, оставляя тонкий, как волос, след, от которого лоб Мальчика сжала боль.

Одного прохода оказалось довольно – Агнец выяснил все, что желал узнать. В одно скольженье мизинца он обнаружил, что перед ним стоит в темноте существо высоких достоинств, полное молодости и изящества, некто гордый – человек, еще не оскотинившийся.

На сокровеннейшее нутро Агнца это подействовало, надо думать, и впрямь ужасно, хотя никаких признаков волнения в том, как он поднялся на ноги и воздел слепое лицо ко мгле вверху, видно не было; и все же, в миг, когда мизинец его оторвался от подбородка Мальчика, подобие алчной, воспаленной спешки раскатилось под шерстью Агнца, и почудилось, будто млечно-белые локоны его свернулись, покраснев в смущении от головы до пят.

– Уберите его немедля, – прошептал Агнец, – а когда обморок минет, когда он поест и снова исполнится сил, верните назад. Ибо он – именно тот, кого ждал белый ваш повелитель. Самые кости его кричат, требуя пересоединения, плоть жаждет новых обличий, сердце – ссыхания, а душа желает быть пожранной страхом.

Агнец так и остался стоять. Он развел, точно оракул, руки в стороны. Ладошки его порхали, будто белые голубки.

– Уберите его. Приготовьте пир. Ничего не забудьте. Мою корону; золотые приборы. Флаконы с ядом; курения; гирлянды плюща и окровавленные мослы; цепи; чашу с крапивой; пряности; корзины свежей травы; черепа и спинные хребты, ребра, лопатки. Ничего не забудьте или, клянусь слепотою моих глазниц, я выдеру вам сердца… Уберите его…

Ни мгновения не помедлив, Козел с Гиеной выползли спинами вперед из освещенного свечами покоя, и тяжелые завесы грузно опали на свое место.

Как и всегда после встречи со страшным своим повелителем, двое полускотов ненадолго прижались друг к другу за покачивающимися завесами, и близость их волглых тел превзошла все, что способен был перенести зажатый меж ними Мальчик. Междоусобная распря оказалась забытой в испуганном вожделении, ибо им предстояло увидеть преображение. Вместе уложили они Мальчика в постель (если можно назвать постелью заплесневелый диван), вместе покормили его из старой жестянки тюрей, состоявшей из хлеба с водой. Что-то почти любовное чудилось в том, как они следили за его лицом, поднимавшимся к деревянной ложке. Сосредоточенность их казалась столь детской.

В миг перед тем, как заснуть, Мальчик окинул своих удивительных нянек взглядом и в голове его мелькнула мысль, что, если понадобится, он обведет вокруг пальца обоих.

Затем он повернулся на бок и обвалился в глубокий, лишенный грез сон, а Козел, сидевший с ним рядом, все чесал пыльную голову, и Гиена, засунув в рот локтевую кость, грыз ее в темноте.

Часов примерно пять пронаблюдав за одурманенным сном Мальчиком, двое стражей поднялись и направились к освещенной свечами палате. Поскольку ответа на вопрос Гиены, можно ли им войти, не последовало, они раздвинули завесы и заглянули вовнутрь. И поначалу ничего не увидели. Корешки книг, заполонивших одну из стен, посверкивали в торжествующем свете. Пышный красный ковер заливал пол, однако высокое кресло стояло пустым. Где же Агнец?

Потом они вдруг приметили его, оба сразу, и вздрогнули, узнав. Он стоял к ним спиной, за двумя рядами свечных скоплений, и причуда света делала его почти невидимым. Но недолгое время спустя он немного сместился влево и Козел с Гиеной увидели его ладони.

Хотя нет, ладоней они не увидели: те двигались одна над другой так быстро, – кружа, разделяясь, смыкаясь, сплетая десять фантастических пальцев в такой горячке изменений, что разглядеть можно было лишь переливчатое, расплывчатое пятно света, то вспыхивавшее, то гаснувшее, то зависавшее у груди Белого Агнца. Что тут происходило? Чем он занимался? Гиена бросил косвенный взгляд на товарища, но ничего ему этот взгляд не прояснил. Откуда им было знать, что в мозгу Агнца совершалось брожение, которого он и миг бы не снес без помощи тела – случаются же времена, когда мозг, проносясь сквозь созвездья догадок, рискует затеряться в мирах, из которых не бывает возврата. И потому тело, в мудрости своей, летит с ним бок о бок, готовое, если приспеет нужда, мгновенно замедлить, ухватясь, эти ослепительные завихрения мозга. Вот это и увидели Гиена с Козлом. Волнение разума, порожденное Мальчиком в Агнце, было именно такого порядка, и напряжение его все возрастало, и маленькие белые пальцы, интуитивно поняв, что происходит, не подпускали безумие слишком близко, отгоняя его собственной живостью и быстротой.

Все это двоим, глядевшим из-за завес, оказалось не по уму; нельзя, впрочем, сказать, что они были настолько тупы, чтобы не сообразить: хозяина лучше сейчас не трогать. Чего он там делает, они знать не знали, однако знали достаточно, чтобы понять – делает он что-то для их непроходимых голов непостижимое. И потому оба ретировались, по возможности тихо, и отправились к полуночным кухням и оружейным, и за корзинами со свежей травой, и за всем прочим, приличествующим Пиру, – и принялись, хоть времени у них было еще предостаточно, начищать золотое блюдо, корону и лопаточные кости.

К этому времени Агнец, умерив бег своих мыслей, сложил уже, словно для молитвы, ладошки и завернулся в черную шаль.

Мальчик спал… и спал… и часы проходили медленно, и безмолвие огромных подземных копей обращалось само в подобие шума – в подобие гудения пчел в пустом изнутри древесном стволе; и со временем Козел и Гиена, прервав, наконец, труды, снова уселись рядом, чтобы смотреть на спящего смертного, и Мальчик проснулся, а проснувшись, услышал, как Гиена встает, выплевывая облако белой костной пыльцы. Повернувшись к сообщнику своему, Гиена сердито скривился, а затем, безо всякой на то причины, протянул пятнистую лапу и с силой обрушил ее на башку Козла.