Вадим Юрятин - Последняя девочка

И тут меня вдруг внезапно «накрывает». Где-то изнутри растёт и поглощает чувство всеобщей связи со всем миром. Сначала становится невыносимо фиксировать взгляд, словно кто-то пытается ткнуть в глаза веткой. Приходится прикрыться веками и сверху ещё ладонями, чтобы спрятаться от уколов. Электрик что-то тихонько шепчет на ухо Макарке, но я слышу отчётливо каждое слово.

По всему телу бегут муравьи, дыхание становится таким, словно я бегу стометровку. Перед глазами мелькают мои ноги, одетые в кроссовки. Я стараюсь дойти до финиша, мне нужно получить пятёрку. Мои собеседники, сидящие перед костром, остаются далеко позади, я разбегаюсь и прыгаю прямо в затемнённую комнату, где смотрят диафильм, экран которого стремительно увеличивается в размерах. Теперь я маленький бегущий человечек на фоне стометровой белой стены летнего крымского кинотеатра.

На экране мальчик и девочка лет семи, увлечённо разглядывают гениталии друг друга, оттягивая до предела резинки трусов. Световая треугольная дорога кинопроектора сменяется длинным и пустым коридором коммуналки. Я устал бежать и тихонько крадусь, опасаясь страшно тёмного поворота направо. От отсутствия движения мне становится очень холодно, зато вокруг немного светлеет.

Я стою на перекрёстке рядом с Бункером, нам надо закончить разбор «завалов», кровь быстро застывает и превращается в противную красную корку, которую я с трудом отдираю от куртки. Ветер вырывает у меня из рук винтовку. Ветер становится всё сильнее и, закручивая воронку, поднимает меня ввысь. Наш город так почернел за это время, с высоты это видно особенно отчётливо.

Потоки воды, ручьи и речки. Кораблик из «Советской России».

«Если промочишь ноги, в дом можешь не приходить!»

Крысы выживут, только не гигантские, а простые. Вон они собираются у «завалов», им есть чем поживиться.

«Или ты ведёшь себя как все, или исключаем тебя из нашей «звёздочки», пойдёшь к двоечникам!»

«Матрица» полная людей, которые обсуждают, когда им можно будет высаживать какие-то растения на пустующих этажах. Посреди людей Плотник. Он далеко внизу, но я слышу, что он говорит. Глобус раскручивается, я уже за облаками, сквозь грозы несусь к иным широтам. Какой-то человек сидит на вершине горы перед костром и ждёт восхода солнца. Дым, огни, вулканы, мёрзнущие люди. Молнии и грозы над Сахарой. Огромные волны обрушиваются туда, где был Нью-Йорк.

Глобус раскручивается всё сильнее. Я не выдерживаю этого и, преодолевая гравитацию, улетаю далеко за пределы атмосферы, за чёрные облака и разрушенный озоновый слой – туда, где я вижу, как наша приплюснутая с полюсов, покрытая тонким слоем воды каменная глыба летит с бешеной скоростью, вращаясь вокруг раскалённой звезды, попутно втягивая в себя мелкие камни, которые яркими всполохами сгорают ежеминутно, не долетая до поверхности.

Я вижу наши заброшенные лунные станции со всей этой громоздкой техникой, буровыми установками и гигантскими экскаваторами, которые что-то продолжают рыть, заряженные энергией, поступающей от солнечных батарей, и повинуясь запущенной и до сих пор не выключенной программе. Трупы самоубийц в скафандрах. Обрушившиеся части недостроенного лифта Луна-Земля. Чёрная пустота. Планета, на которой кто-то ещё жив, какие-то космические корабли, пусковые установки, смешные квадратные домики.

Ещё планета, я посреди холодных камней, свет меркнет. Звёзды становятся всё ближе и всё дальше. Вакуум кипит, как бульон, полный совокупляющихся частиц и античастиц. Частицы делятся на нули и единицы. Десятки ползущих друг за другом единиц, словно иголки с нитками, проникают в пустую сердцевину нулей и пришивают их друг к другу. Ничего нет, никто не придёт…

Это длится по-разному, обычно накатывает, как любовь, когда совсем этого не ждёшь, иногда, как мне кажется, я могу сам вызвать подобное состояние, хотя и расплачиваюсь потом за свои «полёты» полным душевным и физическим истощением.

Находясь где-то «там», я всё время пытаюсь что-то поправить, починить. Я рвусь на наши космические станции, чтобы залатать дыры в солнечных батареях, я пытаюсь докричаться до далёких поселенцев на других континентах и предупредить их о надвигающемся цунами, я берусь что-то сделать для обречённых. Потом обычно я нахожу себя лежащим где-то в углу на груде старой одежды без сил, слов и желаний.

Посреди полёта между Нептуном и поясом Койпера Девочка крепко переплела мои, покрытые какими-то тёмными пятнами пальцы своими – длинными, тонкими и белыми, а потом тихонько потянула и вытащила меня обратно. Возвращение прошло быстрее обычного. Я отдышался, по-прежнему держа её за руку, и, улыбнувшись, продолжил: «Вы не обижайтесь на меня, уважаемый Бог, просто мне кажется, что данные о Вас слегка устарели и их надо немного актуализировать».

Никак не могу отойти от темы, волнующей меня с профессиональной точки зрения. Как-никак, но этой индустрии я отдал целых десять лет, поэтому и на пороге своей смерти позволю себе небольшое отступление.

Во времена моего детства в нашей стране секса, вроде как, не было. Потом, уже после распада Советского Союза, секс внезапно заполнил всё, на что можно было смотреть. А затем, под конец эпохи, он ушёл в стерилизованное пространство «сети для взрослых», в гетто отношений с искусственными женщинами и виртуальных оргазмов.

Как мы помним, несмотря на кажущуюся свободу, мир вокруг был полон запретов, установленных нашими властителями с неясной целью, обычно, якобы, для нашей же защиты. Разумеется, свободолюбивые граждане Континентального союза искали и небезуспешно находили различные способы, чтобы эти запреты обойти. Борьба граждан и государства принимала весьма интересные формы. Например, Континентальный Союз, подстрекаемый рядом «женских» и «религиозных» обществ, отчаянно боролся с проституцией. Занятие это в разные исторические моменты и в разных государствах было то привилегией особой группы женщин и почиталось весьма высоко, то презиралось и каралось смертью. В нашем «довзрывном континентально-союзовском» мире за проституцию стали почему-то наказывать мужчин, установив уголовную ответственность за связь с «жрицами любви». Самих «жриц» обычно не трогали, считая их несчастными жертвами мужской похоти, так что они частенько проводили демонстрации и грозились устроить забастовки для членов парламентов.

Странный союз «женских» организаций с «религиозными» в борьбе с тем, что никогда не победить, пока существует человечество, на мой взгляд, был обусловлен завистью. Завистью некрасивых и внутренне несвободных женщин к женщинам красивым и свободным. Завистью мужчин, не обладающих, скажем так, чтоб никого не обидеть, «лингамами нашей мечты», к героям порнофильмов. Зависть прикрывалась формулировками о «торговле человеческим товаром» и о «защите несчастных девушек от кровожадных сутенёров», несмотря на то, что формулировки эти опоздали лет так на двадцать.