Сергей Шведов - Третья сторона

— А я разве пожалел?

— Пожалел, пожалел, не оправдывайся. Ишь вы все какие… Жалости не признаете.

Она прислушивалась прижатым к его груди ухом к ударам сердца. Оно билось ровно.

— Я тебе все отдам и взамен ничего не попрошу… Только…

Она замолчала и конфузливо уткнулась в свитер.

— Ты… Ты… меня полюбишь? Меня еще никто не любил, а так хочется.

— А ты любила кого?

Венька на минутку задумалась, словно листая блокнот с номерами телефонов.

— Нет… Никогда… Поэтому и меня никто не любит, наверное.

Она слабо всхлипнула, обнимая его беспокойными руками, как полузабытого, но бесконечно близкого человека, которого удалось случайно встретить на вокзале после вековой разлуки.

И вот еще не верится, что он тут, рядом с тобой…

Студент прикрывал глаза, словно что–то видел перед собой в воображении или просто хотел спать…

За стеной послышалось громкое чмоканье и сонное бормотание. Венька смутилась и встала.

— Ребенок проснулся, — шепнула беспокойно.

— Можно маленькую посмотреть?

— На кой тебе? Ты там не пахал и не сеял…

Но гость все ж вышел вслед за ней.

Она с великой осторожностью раздвинула бамбуковые жалюзи на дверях. Оба заглянули вовнутрь. В полутемной комнате спала Маришка, здоровая, крепко сбитая девочка ростом с мать.

— Подружка, что ли? — удивился гость.

Венька беззвучно прыснула со смеху в ладошку:

— Ну ты скажешь — дочка моя…

Лева глуповато улыбнулся, как человек, которого безуспешно пытаются разыграть.

— Родная? — с ехидством спросил он.

— А то какая!

Венька мягко, но настойчиво вытолкала его из полутемной комнаты снова на кухню.

Лева с выжидательным ехидством уставился на недопитую водку.

— Так, родная?

— А бывают родней? Уж не знаю, каким местом тогда нужно ребенка выродить…

— А сколько тебе лет?

— Скоро тридцать. А что? — с опаской глянула на него Венька.

— А я думал что ты вообще молоденькая. Мне в ровесницы сгодишься.

— А тебе сколько?

— Двадцать три…

— Ну и пусть мне двадцать три будет. Меня и так все за пацанку принимают, разве плохо?

Венька вскинула голову и внимательно присмотрелась к нему.

— А сколько ей лет? — спросил Лева.

— Кому? — с притворным недоумением спросила Венька.

— Дочке твоей…

Венька помедлила, затем смирилась с неизбежностью правды, призналась честно:

— Тринадцать.

Лева наморщил лоб.

— Ты что ее еще в школе родила?

Венька грустно улыбнулась.

— Не ломай себе голову. Я сама свои годки сосчитаю — тридцать шесть мне в этом году будет. Наврала я тебе.

— Я тоже, мне ведь только двадцать.

Венька расхохоталась в полотенце, чтобы не разбудить «малышку».

— А мне, дуре старой, еще в троллейбусе показалось, что тебе под сорок. Теперь все ясно — ты студент!

— Что, глаза косят враз на четыре стороны?

— Нет, больше и квадратные… Треплешься больно складно, научились там в институтах на собак брехать… Допьем, что ли? Не хочешь? Так оставь на опохмелку… Меня с нее тоже воротит… Ладно, посиди покури, пока не улизнул. А потом ведь все равно улизнешь, хоть на цепь тебя сажай. Охота тебе со старой бабой валяться… Может, тебе чайку свежего заварить на дорожку?

— Вот если б хлебушка да с полбуханочки.

— А это пусть тебя в твоем общежитии ухажерки раскармливают. В этом публичном доме подставляют только за спиртное.

— Я — ничего не слышал, ты ничего не говорила, — как–то странно обиделся Лева.

— Тогда и жалеть не об чем… Ну, ты сразу к дурочке помоложе пойдешь или чайку выпьешь?

Лева не глядел на нее. Мял в пальцах сигарету, из которой просыпался табак.

— Нечего добро на ветер пускать… Есть еще такие, что окурки подбирают. А ты табаком соришь. Ну, что, бородатый Лева, долго меня мытарить будешь? — где–то надломив свою решимость, ломким голосом спросила Венька. — А я думала — этот раввин меня в свою веру перекрестит.

— Простые иудеи не крестятся, а мессианские могут.

— Во, сам себя выдал — все знаешь по жидовской вере… А как тебя по твоей вере зовут?

— Зови меня Лейба, а для тебя — Лев, Матвеевич. Легко запомнить — Левий Матвей, апостол был такой у христиан… Давай чаю.

— А чаю можно правоверным иудеям?

— Можно… Только я не правоверный иудей, а мессианский православный иудей.

— И с сахаром таким вот пить можно?

— Особенно с сахаром.

— Тогда я мигом…

Венька легко скользнула мимо Левы, на минутку задержав его руку в своих ладошках. Так у ней передавалась нежность.

Затарахтел хромой на одну ножку холодильник. В раскрытую форточку еще долетали утихающие звуки транспорта. За стихшим шумом машин можно было услышать шаги позднего пешехода. Цокот каблучков по асфальту с непривычки можно было принять за цоканье подковами по асфальту цирковой лошадки на параде–дефиле. Такое громкое ночью эхо после дождя.

Студент задремал за столом с непривычки к спиртному. Когда Лева поднял с кухонного стола голову и продрал глаза, Венька стояла перед ним с неприглядным подносом в руках. Чай уже успел завариться, а Венька успела причепуриться в ванной. Теперь от нее пахло дешевыми духами и слишком сладкой и слишком дешевой губной помадой.

— Ты спать сюда пришел?

— И спать тоже…

Венька расстелила надувной матрас прямо на кухне. Тяжелый Лева прилег — и под ним жалобно заскрипели половицы.

— Не провалимся? — опасливо нажал на ходящий ходуном под рукой пол.

— И не таких выдерживало. Проверено.

— А почему тебя так странно зовут?

— Венька — она и в Африке Венька. Ты думаешь, я из твоих? — Даже с какой–то надеждой отыскать родственников или соплеменников спросила она.

— Это может показать только экспертиза ДНК, хотя еще и необязательно ее данные для раввината станут доказательством.

— А зря, хоть бы в жидовку перекрестилась, может, жить полегче стало малость.

— Матери своей не помнишь?

Венька всматривалась в полутемные углы, где еще не затихли тараканы. Потом проверяла, что завелось у нее под ногтями.

— Отчество я себе сама в детдоме придумала — Вениамина Иосифовна. По–еврейски, да?

— Да у ж по–некаковски…

— Чего ты меня, как ту картину рассматриваешь?

— Да уж накрасилась ты не ко времени…

Она притянула его лицо за бакенбарды поближе и с нежданной даже для себя самой нежностью поцеловала. Потом долго отплевывалась:

— Борода в рот так и лезет!

— Мамка!!! — раздался из–за стены капризный ото сна бас Маришки.

Венька сердито высвободилась из лап Левы.

Девочка лежала на кровати, потягиваясь и зевая.

— Ну что тебе не спится? Ну что ты все «мамкаешь»?

— Кто там у тебя сегодня? — просила дочка со старушечьей въедливостью.