Дмитрий Барчук - Орда

Андрей Александрович подошел к медному подносу, выложил на него пять сто долларовых бумажек и сказал настоятельнице:

– Не одними иностранцами будет возрождаться вера православная, матушка Евдокия.

Другие посетители стали суетливо рыться по своим карманам. У кого-то оказались доллары, но большинство выкладывало рубли. Еще набралось около тридцати тысяч рублей. Не оказалось денег только у финансистов. Но главный из них подошел к настоятельнице и вежливо поинтересовался: нельзя ли перевести деньги по безналу на расчетный счет. Матушка Евдокия тут же расцвела как майская роза и стала судорожно совать в руки всем копированные на ксероксе листки с рассказом о Туруханском монастыре и банковскими реквизитами для пожертвований.

Во время экскурсии по монастырю она смотрела на Аксакова с нескрываемым обожанием. Расставаясь с гостями, она не выдержала и спросила у жертвователя, как его зовут. За кого ей надлежит молиться Господу и святому мученику Василию Мангазейскому.

– Спасибо, матушка Евдокия. Может, и услышит Господь молитвы ваши и простит меня, грешного, – тяжело вздохнул Аксаков.

– Обязательно простит, – залепетала настоятельница. – Добрый вы человек. Добрый и щедрый. А чем хоть занимаетесь в миру, коли не секрет?

– Когда-то был историком. Закончил университет. Потом подался в бизнесмены. А сейчас прогорел. Можно сказать, безработный, живу старыми запасами. Сын у меня в Чечне служит. За него тоже помолитесь, пожалуйста. Зовут его Алексей.

– Обязательно-обязательно, – скороговоркой ответила матушка Евдокия, а сама задумалась о чем-то.

Закрыв входную дверь на задвижку, она заговорщицким голосом велела Аксакову следовать за ней.

– Если вы историк, то помогите мне в одном деле.

Монахиня провела Андрея Александровича через темный, почерневший от времени коридор в дальнюю комнату без окон, служившую, видимо, складом. Она включила свет, и взору Аксакова предстали семь огромных, обитых ржавым железом сундуков. Дерево, из которого они были сделаны, сохранилось лучше.

– Вот, – сказала матушка Евдокия, показывая на сундуки. – Нынешней весной Енисей сильно подмыл берег, и обвал открыл схорон с этими сундуками. Мы с монахами втайне от всех ночью перетащили их сюда. Долго провозились с хитрыми замками, но все ж открыли. Думали, что клад. Но это оказался чей-то архив. Похоже, очень древний. Некоторые свитки писаны арабской вязью. А некоторые – на старославянском. Иконы тоже есть. Но их нельзя вывесить в монастыре. Ибо они какие-то диковинные. Богоматерь на них изображена в кокошнике, а лицо самого Спасителя какое-то не русское…

Монахиня не успела договорить, а мужчина как сумасшедший бросился к сундукам, приговаривая:

– Где эти иконы? Покажите их мне.

Настоятельница открыла один из сундуков и достала несколько икон.

– Они, наверное, старообрядческие. На епархию надежды мало. Прознают о нашей находке, приедут из Красноярска служители и увезут сундуки с концом. А наш монастырь ничего от этого не получит. А находка, видать, не простая, большую ценность имеет.

Аксаков продолжал бережно перебирать свитки в сундуках, а матушка Евдокия поясняла, что есть что.

– Тут я на какой-то странный манифест наткнулась, – обмолвилась она. – Составлен 5 мая 1775 года в Тобольске. Какой-то московский царь Иван Восьмой, он же Ахмат-хан, он же император всероссийский Петр Третий отрекается от престола и призывает всех своих подданных повиноваться императрице Екатерине Алексеевне Романовой. Полная несуразица.

– Где этот документ? – простонал Аксаков.

– Да вот же он, прямо у вас под руками, – показала монахиня.

Андрей Александрович развернул грамоту и обмер.

– Так все и было, – еле двигая пересохшими губами, произнес он.

Затем упал на колени перед настоятельницей и взмолился:

– Матушка Евдокия, Христом Богом заклинаю вас, подарите мне этот свиток.

– Да встаньте же вы, добрый человек, – изумленная настоятельница попыталась поднять его с каменного пола. – Он ваш. Берите. Вы сегодня так много пожертвовали нашему монастырю, что я чувствую себя вашей должницей. И если я могу вам хоть чем-то услужить, то буду только очень рада этому.

Не веря своим ушам, мужчина встал на ноги.

– Матушка Евдокия, этому архиву цены нет, – произнес обретший дар речи Аксаков. – Это так называемая библиотека Ивана Грозного или часть ее.

Настоятельница ахнула и перекрестилась.

– Это национальное достояние, – продолжал Аксаков. – Только нужно ли оно сейчас нации? – спросил он сам себя, но тут же ответил: – Нужно, просто необходимо. И именно сейчас.

– Однако находка эта не только бесценная, но и очень опасная, – предупредил он монахиню. – Вы можете за нее выручить столько денег, что даже на золотые купола и на самую богатую роспись стен, как в Храме Христа Спасителя, хватит. А можете не получить ничего и только накличете на себя беду. К этому делу надо подойти с чрезвычайной осторожностью. Кто знает о вашей находке? Вы кому-нибудь из посторонних говорили о ней?

– Только монахи знают. А из наших, из туруханских, я только к учительнице из школы подходила. Но она не придала значения этим бумагам. Обозвала их церковноприходскими расписками. Только вот сегодня… Перед вашим приходом… Я вам рассказывала об иностранных туристах с парохода. Тому американскому миссионеру, который пожертвовал обители пятьсот долларов, я в знак благодарности подарила трилистник из этих сундуков. Но это же святой человек. Да и, чай, не поймет, что к чему. Он же протестант. Я хоть и православная, хоть и духовное лицо, а все равно только благодаря вам поняла, что мы нашли. А ему, точно, не понять.

Аксаков как шальной выбежал из монастыря. Автобус давно уже уехал. И ему пришлось пешком добираться до кафе, где в ожидании самолета проводили время рыбаки.

Киреева он нашел не сразу. Тот сидел во дворе одной из частных пивнушек за длинным дощатым столом с другими рыбаками и делился впечатлениями о рыбалке.

Аксаков сел на скамью рядом с ним и сказал на ухо:

– Закажи-ка и мне пива. А то я совсем без денег остался. Но только давай условимся, что под статьей, которую ты, как только мы окажемся на Большой земле, напишешь для больших и толстых научных журналов, будут стоять обе наши фамилии. Уверяю тебя, что та вещь, которую я тебе передам, перевернет не только твою жизнь, но и всю российскую историю.

Иртыш этой весной разлился особенно широко, изрядно подтопив посадские слободы. Многих жителей пришлось переселять в Кремль. Во внутреннем дворе не было свободного места. Один шатер перерастал в другой. На площадке, где сменялся кремлевский караул, теперь постоянно, ночью и днем, горел большой костер, у которого отогревались подвергнувшиеся наводнению люди.