Дмитрий Барчук - Новый старый год. Антиутопия

Уже открывая дверь камеры, Константин, не оборачиваясь, бросил на прощание фразу:

– А ты думаешь, что мир этого не знает?

Он не спал всю ночь перед полетом. Ворочался с боку на бок. А после трех часов понял, что сон так и не придет, встал, закурил и подошел к окну. На улице похолодало. Приближались знаменитые крещенские морозы. И стекло затянулось ледяной паутиной.

Он был сейчас один в этом большом, холодном и обезлюдевшем доме. Вчера после тюрьмы, под впечатлением сказанного Кузнецовым, он заехал в обкомовскую больницу. Татьяна находилась в реанимации. В принципе, она была уже мертва. Жизнь в ней поддерживалась только благодаря современной медицинской аппаратуре. Ее мозг уже умер, но сердце еще продолжало биться. Дежурный врач признался, что шансов на выздоровление у нее нет. Вопрос только в том, когда отключить аппарат искусственного дыхания. Генеральный секретарь приказал доставить дочь к нему живой, чтобы он мог с ней проститься. Поэтому сегодня Татьяну в сопровождении свиты докторов тоже погрузят на самолет. Селин приказал привезти и Ольгу. Неужели ему так понравились ее пироги? Может быть, он все-таки надеется как-то поставить ее на ноги? Тогда и у него, Кости, появляется лишний шанс. И не придется идти на сделку с этим подонком Кузнецовым. По нему давно уже петля плачет. В крайнем случае, он все-таки надеялся уговорить тестя обменять этого мерзавца на столь нужное отечеству лекарство. Конечно, жаль, что Татьяну уже не вылечить, тогда бы ее папаша в лепешку разбился, на все бы пошел, чтобы спасти свою драгоценную доченьку. А, может быть, он еще не знает, что болезнь Татьяны неизлечима? Нет, наверняка этот пронырливый грузин уже успел сообщить ему эту новость. А вдруг, зная крутой нрав Селина, он испугался? Не стоит еще сбрасывать со счетов, что и сам он за три года совместной жизни с Татьяной успел стать для Селина кем-то вроде сына. Юрий Иванович иногда так и называл его – «сынок». Лишь бы только тестю не попала шлея под мантию, что это он, Константин, приволок домой заразу. Тогда ему точно кранты. Селин этого не простит. Но это еще доказать надо? Тяжелое у него положение, но не безнадежное. Лишь бы Танька в полете не умерла. Тогда у него будут шансы выкарабкаться.

Он накинул халат, спустился вниз, пустил в ванну горячую воду, затем прошел на кухню, открыл холодильник, достал бутылку армянского коньяка, взял рюмку и снова вернулся в ванную, успокаиваться.

«Волга» из обкомовского гаража пришла за ним ровно в семь утра. Константин Евгеньевич был уже в полном сборе. В костюме, при галстуке. С собой он взял лишь небольшой саквояж, в котором уместились пара любимых рубашек, новая бутылка «Арарата» и семейный фотоальбом, чтобы разжалобить тестя. Все необходимое для жизни было у него в московской квартире. Он закрыл дверь. Перед тем как сесть в машину, повернулся, с чувством легкого сожаления окинул прощальным взглядом особняк с потемневшими, безжизненными окнами, затем упал на заднее сиденье и сказал водителю:

– Поехали!

В аэропорту он встретил много знакомых лиц. Депутатский зал был забит до отказа. Этим рейсом летели и генерал-губернатор со своим незаменимым порученцем Сизовым, и помощник Селина Петр Павлович со своей свитой, и этот врач-грузин с наглой улыбкой, а также весь руководящий персонал женской колонии в полном составе, несколько его давних приятелей из Комитета и Управления внутренних дел и московские инспектора, часто навещавшие Обск. Причем многие были с женами. Татьяну и Ольгу провезли на носилках. Жена его была с головой накрыта простыней. Лишь возвышающийся у изголовья аппарат искусственного дыхания свидетельствовал, что она еще жива. А Ольга выглядела на редкость привлекательно. Она немного похудела, но ей это шло. Увидев Константина, она немного приподнялась на носилках и улыбнулась ему. Костя, осмотревшись по сторонам, ответил ей тем же.

В салоне самолета его соседом оказался Петр Павлович.

– Никуда вы от меня не денетесь, Константин Евгеньевич, – сказал он, пропуская зятя генерального секретаря к окну иллюминатора.

– Я слышал, что супруга ваша очень плоха. Весьма сочувствую, – участливо произнес помощник Селина.

– Вот, летим в Москву – показаться столичным медицинским светилам, – ответил Веселый, разыгрывая из себя заботливого супруга.

– И только? – удивился Петр Павлович. – А мне сорока на хвосте принесла, что Гостелерадио – теперь ваша вотчина?

– Вы очень хорошо информированы, коллега, – сказал Веселый и отвернулся к окну.

Константин Евгеньевич целиком и полностью погрузился в очередное обдумывание своего предстоящего разговора с тестем.

Сидящий впереди генерал-губернатор подсчитывал, какие дивиденды сможет получить он лично и возглавляемая им область от того, что первым лицом в государстве стал их земляк.

Начальник колонии и его заместители были счастливы от неожиданного вызова в Москву. Вот только зачем в Главном управлении лагерей потребовали жен с собой тащить? А так какая бы славная командировка могла получиться!

Ольга мечтала, что в Москве врачи быстро вылечат ее от этого неожиданно свалившегося паралича. А вот Татьяну Юрьевну, она слышала об этом в больнице, уже ничто не сможет спасти. Константин овдовеет и, кто знает, может быть, он когда-нибудь женится на ней. Да и его взлетевший на самую высоту тесть тоже, похоже, к ней неравнодушен. А иначе, зачем ему было звать ее в столицу?

Один только доктор Назимов не завидовал пассажирам этого рейса. Потому что это он сам во многом способствовал их появлению на борту самолета. Ведь большинство из них были заражены «нью-йоркским параличом», и по прибытии их ждала незавидная участь.

Но ни он, ни кто-либо другой из пассажиров и членов экипажа не знал, что через пять минут после взлета сидящий за столиком в аэровокзальном буфете невзрачный мужичок лениво нажмет указательным пальцем кнопку на пульте дистанционного управления и приведет в действие взрывное устройство. И тогда еще находящийся в поле зрения провожающих самолет разлетится в воздухе на куски.

На Рождество тетя Маша пригласила к себе гостей. С легкой руки любимого племянника Жорика вся павлодарская родня еще сорок лет назад стала обращаться друг к другу не иначе как «тетя Даша», «дядя Коля». И это настолько прижилось, что даже рождение внуков не изменило традицию. Старшее поколение, несмотря на то, что все давно уже стали бабушками и дедушками, упорно продолжало называть себя «тетями» и «дядями». А, может быть, они просто хотели таким образом обмануть безжалостное время, лишний раз не напоминать друг другу о приближении старости? Кто знает. Но для Натальи, привыкшей к тому, что мать его мужа, бывшая в Обске просто Алешиной бабушкой, здесь стала тетей Ниной, это было в диковинку.