Кристина Тарасова - Карамель

Он дергает решетку на себя и рычит, осматривается и испускается рев вновь, повторяя и повторяя то, что вытащит меня, несмотря ни на что.

— Уходи! — с одышкой выдаю я. — Не в этот раз, мы оба понимаем. Все хорошо!

— Я обещал спасти тебя, я спасу.

Смотрю через плечо — не могу позволить охране схватить его. А могу ли позволить схватить себя? Вырываю пальцы из сжатой ладони Серафима и отхожу.

— Делай так, как я говорю, эй, — пытается переубедить меня он. — Вернись. Иди ко мне! Карамель, вернись. Давай по плану, эй, слышишь меня? По плану!

— Начни составлять новый, — шепчу я и бездумно кидаюсь в сторону.

Бегу по коридору, свернув на улочку по левой стороне; Серафим кричит что-то вслед, охрана задерживается у решетки. Подол белого платья окунается в лужу грязи на следующем повороте, и я цепляюсь тканью за углы наставленных ящиков — продолжаю бежать. Бегу, бегу, бегу, и действа эти продолжаются до сего момента, пока я не наблюдаю следующую опускающуюся решетку. Грохот позади меня от сбитых коробок и задетых широкими плечами разгруженных вагонов и топот тяжелых черных бот преследуют; я, прищурившись от страха, ускоряюсь и проскальзываю под острыми вилами этой дьявольской решетки — заваливаюсь на плитку и приземляюсь затылком в квадратный камень. Волна боли в голове сменяет другую волну, и продолжается это с пару секунд, пока я смотрю впереди себя — в небо, которое почти не проглядывается. Свисающие друг на друга ветви антенн и проводов плетут паутину над телами живущих, гул от работающих машин, которыми грузят вагоны, застревает в ушах и еще долго преследует меня, люди снуют из стороны в сторону, но ничей взгляд не падает ни на меня, ни на кого или что либо, кроме товара, который они переносят. Домики, окружающие площадку, на которой я разлеглась, невысокие, многие из них — вагоны и ящики, высотных зданий район не предусматривает, но острые крыши застилают собой все небо, краны и зависшие в воздухе автомобили роняют вечную тень на живущих здесь людей. Охрана позади меня озирается по сторонам — они ищут способ подлезть; что-то говорят и чем-то грозят — наивные глупцы, знали бы они, что сама пчелиная королева явилась к ним. Один из них хватается за решетку и начинает ползти — падает; второй теряется за ближайшим поворотом.

И теперь, расправив руки и приготовившись к вершению закона, я лежу навзничь и думаю о том, что делать мне и нечего, податься мне и некуда. Возможен ли выход из этой клетки? Я медленно поднимаюсь и осматриваюсь — вагон близ здания примыкает к нему, образуя букву «Г», за которой следует очередная решетка.

— Что тебе надо? — слышу голос за спиной.

Резко оборачиваюсь и замираю — млею от мысли, что это некто из охранников, но передо мной старик — с седыми длинными волосами почти до плеч и морщинистым лицом, щеки гладко выбриты, бакенбарды застилают дряхлые щеки. На мужчине полосатая пижама, в руках несколько деревянных коробок.

— Я потерялась, — отвечаю я невнятно. — Я запуталась.

— Ты бежала? — Старик делает шаг ко мне навстречу. — Куда?

Признаться, после первого вопроса я рассчитывала на второй: «от кого?».

— К другу. Я первый раз здесь. Я с…

— Поверхности, — заканчивает за меня старик. — Я вижу, откуда ты. Я знаю, от кого ты бежишь.

— Пожалуйста, помогите… — прошу я, оглядываясь.

Он кивает и зовет за собой, влечет рукой, махая в мою сторону и бегло роняя глаза на мою персону — перепачканную и заплаканную. Перед дверьми он опускает коробки и запускает меня через выцветшую дверь желтого цвета, крашенную множество раз и пахнущую ацетоном. Крики преследователей доносятся откуда-то со стороны; затем грохот и скрип металла — калитки.

— Что это за место? — интересуюсь я.

— Мой дом, — спокойно отвечает мужчина.

— Но здесь вагоны… — с не понимаем и, судя по всему, неуважением отзываюсь я. — Тут еще склады?

— До работы идти недолго, — отшучивается старик.

Мы идем по узким коридорам.

Смотрю на рваные обои, на сколы углов арок, что переводят нас все в новые и новые комнаты, на коробки, стоящие друг на друге в переходах; мебели практически нет, а если есть — потрепанная и старая. Наконец останавливаемся: старик достает связку ключей и начинает перебирать их для двустворчатой двери, на которую я смотрю; резьба у нее красочная, рисунок красивый, но вот цвет — уродливо коричневый, изувеченный временем.

— Кто вы? — раздается позади нас.

Я оглядываюсь — в углу комнаты, на простынях сидит женщина, на руках у нее маленький ребенок меньше года — сморщенная головка выглядывает из-под грязных пеленок, от которых разит стиральным порошком. Я теряюсь, не понимая, кому адресован вопрос, на что женщина хмурится.

— Меня зовут Карамель, — отвечаю я, чтобы смиловать ее взгляд, но незнакомка начинает причудливо вздергивать плечами и смеяться. — Я сказала что-то забавное?

Она видит мой обыкновенный прищур — язвительный, колющий, режущий; интонация с расположенной на беседу сменяется на обыкновенно злую.

— Все вы рано или поздно приходите сюда, — говорит она, и вдруг ребенок начинает плакать — хлюпанье от пеленок сменяется оглушающим визгом.

Старик зовет меня, выводит из комнаты. Я, глядя на женщину, следую за ним — слова ее предпочитаю пропустить мимо ушей. Прежде, чем оказаться на платформе, мы поднимаемся по лестнице — этаж за этажом; вдруг! улица. Я смотрю на низкорослые здания, которые ступеньками уходят ввысь дальше — что за отшиб?

Вижу, как на соседней платформе появляется Серафим — озирается по сторонам, зовет, замирает и хватается за голову, после чего резко оборачивается и замечает меня.

Я выкрикиваю его имя и бросаюсь навстречу.

— Здесь! Я здесь! — взвизгиваю и бегу; он бежит также — пересекает мелкий мосток-отросток: мы рядом.

Я кидаюсь к нему на шею и обнимаю, тепло разливается по венам и ударяет в голову. Тут же отстраняюсь и ругаю себя — что за дикость? Сумасшедшая! Разряды проносятся по телу, и я испытываю странное, неизвестное мне ранее чувство. Тепло разливается по рукам, ногам, циркулирует в голове и греет меня. Но такого быть не должно, Карамель-Карамель, причитает внутренний голос и заставляет подумать о Ромео, к которому за столько времени вместе я не смела даже притронуться пальцем. В мыслях у меня всплывает его образ — мальчик, защитник, однокашник, единственный; перед глазами мы в той чертовой забегаловке на Золотом Кольце: касание его руки и держащегося в ней полотенца током бьют по воспоминаниям и заставляют позабыть их.

Я быстро оглядываюсь — старик, что привел меня, исчезает.

— Как ты вышла? — спрашивает Серафим, и взгляд его очерчивает всю меня. — В порядке?

— Да-да, не волнуйся, — с улыбкой отвечаю я и стремлюсь рассказать еще. — Меня привел какой-то мужчина, я попала к нему домой. Он помог мне, представляешь? Просто так помог!