Кристина Тарасова - Карамель

На эмоциях слова мои запинаются с огромной скоростью друг за друга. Я кидаюсь обратно — к двери, через которую меня вывели, но она оказывается заперта. Растерянно веду плечами и пробую открыть еще раз, смотрю на юношу и озвучиваю свои мысли. Что мы теперь будем делать, если попасть обратно нельзя?

— Вот не знаю… — протягивает парень, — ты же у нас самая умная; действуешь, как хочешь. Ты и скажи.

— Не злись, — почти смеюсь я, поняв обращение в виде шутки. — Главное, что мы оба целы и теперь вместе.

Смотрим на вывеску здания, рядом с которым остановились — «Школа Южного района». Я удивляюсь петле, которую мы умудрились совершить, оказавшись в ином районе с момента остановки. Признаюсь, что здесь пребываю впервые.

— Ты живешь в Новом Мире… — начинает причитать Серафим.

— Но это не мой мир, — срывается у меня с языка.

Ничего, кроме пары точек Нового Мира — а именно школы Северного района, Золотого Кольца, дома и единственного офиса, — посещаемых мной в Новом Мире, не было мне знакомо и ведомо; я не посещала другие районы, дабы лично убедиться в словах, извергнутых из чужих ртов, которые в красках расписывали мне плюсы и минусы тех или иных мест. Я верила каждому улавливаемому от них слову и придерживалась внушаемых мне взглядов. Школу Южного района я представляла грязным сараем, пригодным разве что для утилизации отходов вместе с самим зданием, но сейчас передо мной предстало достаточно хорошее, конечно, не так официально оформленное, но очень уютное заведение со свежим ремонтом — только крашенное, обложенное новыми плитами; низкое и не крупное, но для района бедняков — выше их уровня на целую голову и дальше.

Представляю, каково удивление Серафима на мою неосведомленность. Больше других лицо мое мелькает на экранах и в репортажах, больше других я рассказываю о структуризации и работе всего Нового Мира, включая каждый район его по отдельности, но воочию ничего из этого наблюдать я не смела — книги и слова служили моими глазами, но понапрасну.

И вдруг к нам приходит вой сирены. Нарастающий гул ее пробирается через пузатые здания и проскальзывает по улочкам, столкнувшись с нами лицом к лицу. Предполагаю, что тревогу подняли из-за устроенного побега, и персоны наши отныне находятся в розыске. Несколько машин проносятся в соседнем квартале — в паре высоток, и я знаю, что автомобили для этого района чужды, ибо содержание их и дорогостоящая эксплуатация — непозволительная роскошь для местных жителей. Со смехом я наблюдаю за толстыми, низкорослыми домами Южного района; Северный вмещал в себя только точенные, острые, худые здания. Единственный мост, уводящий к центральным домам, оказывается перекрыт решеткой, однако мы все равно подбегаем к ней и дергаем несколько раз — действительно закрыто. Подумываю, что это для учеников, которые могут сбежать во время уроков.

Мы не успели покинуть это место, и теперь я не знаю, что вообще возможно предпринять. Тычу пальцем по направлению ближайшей крыши, которая находится ниже нас и от которой отходит несколько мостков, обращаю внимание и говорю, что если окажемся там — сможем уйти. Но Серафим еле слышно говорит — словно самому себе — «Опасно, опасно», и я не понимаю его слов. Отдергиваю за руку и прошу посмотреть на себя, уговариваю его начать действовать, пока те машины не обнаружили нас и не схватили в свой плен кожаных сидений.

— Я должен спасти тебя, а не еще больше покалечить, — повторяет раз за разом юноша, и лицо его печатью замирает с отчаянный взглядом.

— Скоро это сделает кто-нибудь другой, — рычу в ответ я.

— Нельзя просто так прыгать с крыши на крышу, Карамель, — обращается ко мне Серафим интонацией, свойственной людям, которые любят свои знания ставить превыше других. — Ты переломаешь себе все кости.

— Ты не можешь знать наверняка, — спорю я с его утверждением.

— Черт возьми, Карамель! Я не первый день живу, не первый раз в Южном районе и знаю, о чем говорю.

Он талдычит мне о том, что я позабыла в какой момент все это перестало быть игрой — глупым побегом, наигранными речами до этого и захватывающей погоней; это не игра, и ничего по представлению моему случаться не может.

Сигнализация завывает еще сильней — машины приближаются.

— Что мы будем делать? — Я опять подхожу к краю: смотрю вниз, затем на мост. — Мы не можем перелезть через решетку, не можем спрыгнуть, не можем вернуться обратно.

Отхожу, и тогда несколько автомобилей подлетают к посадочному месту недалеко от нашей платформы.

— Ты это имел в виду? Это конец? — Мой голос дрожит. Я возвращаюсь к своему новому, совсем недавно обретенному другу. — Теперь точно?

Сигнализация воет, пробуждая ото сна грузный и грустный Южный район. Будь у людей здесь окна — они бы разом выглянули — как мыши из норок; слегка откинув шторы и спрятавшись за оконную раму.

— Таков конец, Серафим?

В глазах юноши проносится быстрая искра.

— Поверь мне, это только начало, Карамель, — говорит он, после чего хмурится и склоняется к краю, что-то скребет пальцами.

— Что ты делаешь? — Мой вопрос остается без ответа. — Серафим, — не унимаюсь я, — что ты делаешь?

Раздается щелчок, и я слышу короткий лязг.

— Серафим! — Оглядываюсь на машину и незнакомцев, вышедших из нее. — Черт, слушай, надо уходить… Серафим!

Его невозмутимое лицо ударяет по моему самолюбию.

— Подкоп делаешь? — язвительно швыряю я. — Давай сразу спрыгнем в Острог!

Это ошпаривает его кипятком, и дикие глаза поднимаются на меня.

— А давай! — Оживает юноша и, привстав, хватает меня за талию — я с возмущением хочу толкнуться и пригрозить, но Серафим сносит меня с платформы. — Держись, Карамель!

Я визжу во все горло, и думаю, что вот теперь-то точно отправлюсь в Острог — туда, где мне самое место; где палата или пыльный чулан были уготовлены еще в момент зачатия.

Нас трясет. Серафим обеими руками хватается за какой-то канат, и нас подкидывает, после чего мы плавно скользим вниз. Задираю голову: вижу мелкие отлетающие крепеж за крепежом, что еще пару секунд назад держали длинный моток фонарей, какие обыкновенно зажигают по вечерам, чтобы машины могли отличить посадочное место от воздушной полосы.

Безумец! Он просто безумец! Под нами проскальзывает крыша — та самая, на которую мы хотели перебраться; проносимся мимо окон нижних этажей школы, и я наблюдаю внутри здания людей. Болтаю ногами из стороны в сторону, царапаю через одежду кожу Серафима, пытаясь ухватиться крепче былого и кричу, кричу, что он погубит нас.

— Падаю! — взываю я, и руки мои соскальзывают с шеи юноши, барахтаются по рубашке и отцепляются вовсе.

Лечу, кричу и наблюдаю за растерянным лицом Серафима.