Кристина Тарасова - Карамель

Прошу, Острог, прими меня без лишних оваций, ибо приземление мое свершится уже очень скоро, а я не подготовилась к этому событию с той щепетильностью и занудством, какое свойственно всем членам семьи Голдман. Прошу, Острог, не уделяй мне слишком много внимание, ибо ткани на мне грязны, волосы клочьями спутаны, а гордость и самолюбование — дресс-код Нового Мира — позабыты и опущены вовсе. Прошу, Острог, не разговаривай со мной и даже не смотри в мою сторону, потому что речь моя бессвязна и почти позабыта — я мчусь к тебе и приветствую громким криком.

Острог!

Я приземляюсь на ту чертову крышу, куда мы изначально метились, кубарем качусь по ровной поверхности в виде мраморных плит и ощущаю острую боль в правом бедре — ткань платья сбоку расходится.

В момент пытаюсь подняться, взвываю — слежу за Серафимом: он недолго возится на канате, отцепляется и также падает на крышу: падает и катится к краю, выставляя руки и вовремя останавливаясь. Облегченный вздох его нарушает молчание, в котором я намеревалась провести последние секунды, часы, дни, месяцы или года жизни.

— Пронесло, — доходит до меня его голос, и юноша медленно встает. — Вот уж посадка… все отбил.

— Ты просто идиот! — не удерживаясь, вскрикиваю я, и обращаю пару растерянных глаз в свою сторону. — Ты сумасшедший, Серафим! Ты чуть нас не угробил, психопат!

— Успокойся, Карамель…

— Ты ненормальный! Мы могли умереть, и я думала, что сдохну сейчас. Черт..! Ты..! Ты псих! Ты псих!

Он складывает руки на груди, и отвечает мне тем же:

— Психопатка — ты, потому что истерику заводишь — ты.

Слог его вновь ровен и чист, о недавней одышке и перепуганной интонации позабыто.

— Я думала, что разобьюсь, — роняю свою первую попавшуюся мысль без разбора. — Господи, я видела перед глазами все… и это все — долбанный Новый Мир.

Юноша спокойно выслушивает меня, озадаченно осматривает и кивает. Я пытаюсь встать, но острая боль в бедре не позволяет мне вытянуть ногу. Мысленно признаю поражение, а вслух озвучиваю мысль о том, что повредила мышцу. Киваю на бедро и прошу помочь мне.

— Очень больно… не могу подняться.

Он останавливается, что-то быстро обдумывает, однако берет меня за руки — я ставлю ноги по очереди. Прошу его раз за разом отвести меня в медпункт — ноющая боль заглушает все иное беспокоящее, но Серафим дает отрицательный ответ. Я понимаю его — если пойдем в медпункт, подпишем смертный приговор и возьмем либо два билета на повешение, либо два билета на пожизненное пребывание в Картеле, и я не смею даже гадать, что из этого имеет более негативный окрас.

Серафим закидывает мою руку на свое плечо, и я волочусь следом как тряпичная кукла. Подле моста мы замираем — я. Мой друг рвется вперед, но я тяну его обратно; в мыслях всплывает образ домашнего сада, женщины в желтом переднике, которая копошиться в цветочных горшках, веревочные качели, несколько леденцовых конфет, разбросанных по столу, сделанному из пня, корнями который упирается в угол нашего дома. Лианы свисают над аркой, виноградная лоза крепко держит на себе еще не дозревшие ягоды, журчание голосов сливаются в одну утопичную мелодию. Я знаю, что не должна расслабляться — не сейчас, но я вижу деревья — наставленные друг к другу очень близко, обнимающие друг друга своими пышными ветвями; я слышу задорный хохот маленького мальчика. Оглядываюсь: охрана близко. Задираю голову, вознося глаза на серое небо, которое опять грустит — к чему бы это? Тучи сгущаются; серый город становится еще более серым. Абсурд! где я живу?

Одна мысль перебивает другую, и я не могу сосредоточиться. Серафим тянет меня за собой, но перебороть годами копившееся внутри не удается — я смотрю под ноги, в Острог, хочу ступить мимо моста, хочу отправиться в бездну. Боль в бедре неожиданно пропадает, а потом вспыхивает с новой силой.

— Карамель, прошу, следуй за мной, — говорит Серафим, но рука моя скользит по его плечу, настойчиво хватается за ворот пиджака, а после теряет вовсе. — Беса уже нет, — словно приговор, вознесенный лично мне, роняет юноша, и я готовлюсь к удару палача. — Его нет, и ты должна смириться с этим.

Он отходит от меня, оставляет. Душевная боль заглушает физическую — ничего не могу поделать с этим.

Я закрываю глаза и вижу мальчика, бегущего по мосту. Он хватается за фонарики, которые прохожие развешивали раньше на металлических прутьях; шаг его не очень ловкий, трепетный и угловатый, мальчик опять что-то бормочет себе под нос. Бежит, бежит. Не могу остановить себя и не могу остановить его. Крикнуть? — а смысл?

— Карамель! — зовет Серафим. — Это был несчастный случай.

Вой сирены из центра приводит меня в чувства, сигнализация машин позади по сравнению с этим гулом — ничто. Я открываю глаза в тот момент, когда Серафим перешагивает через металлическую балку, стоящую неровно, и оказывается на мосту.

— Хочешь пробежать с закрытыми глазами? — с доброй улыбкой спрашивает он, и я думаю, что в этот момент готова на все что угодно ради этого человека. — Я придержу тебя.

И я верю ему. Не знаю, правит ли мной на тот момент мое самолюбие или внутреннее желание избавиться от груза прошлого, но я расправляю плечи и плыву вперед. Посылаю страх и следую за юношей — он подхватывает меня, и мы бежим вместе. Серафим быстро смотрит на меня — улыбка тянется по его лицу, я с невероятно близкого расстояния рассматриваю его дикую щетину, его янтарные глаза, что под серым небом остаются тягучей смолой.

Мы спускаемся с моста на мост: они переплетаются друг с другом, так же, как наши руки. Оказываемся под занавесом, тяжелые потолки скрывают нас от преследователей. Мосты Нового Мира так мудрено напутаны, что, попади я сюда одна, непременно бы пропала, потерялась среди зданий, которые накладывают друг на друга тени и поглощают в зыбкую тьму. Серафим сбавляет шаг и дает мне перевести дыхание, снимает пиджак и накидывает на плечи вздернутого белого платья. Я с удивлением замираю — секунда, и иду дальше; вот уж что удивительно было по мне, так это отдать свою личную вещь в использование другому.

Сирена опять завывает — теперь над головами, эхом проникает в низовья Нового Мира и глухо ударяется о невидимую стену под ногами.

Мы вынуждены бежать дальше: с моста на мост, с этажа на этаж, с пролета на пролет, с платформы на платформы — это продолжается вязко и долго. Мы ищем укрытия в лавках, на крышах, в подворотнях чужих складов и гаражей и на крыльцах чужих домов. Сигнализация постепенно стихает, вой ее вибрациями стучит по вискам — отдаленно. Преследователи остались на поверхности, умы их не посетила мысль о том, что доведя меня до отчаяния, я могла пропитаться им по истине и, в подвешенном состоянии, выскользнуть из лодки, плавающей на поверхности, и отправиться на самое дно. Мы спустились на десяток этажей — непростительная высота. Разговоры не обрывают наш путь, не стесняют наше движение, я хочу задать сотни вопросов, но воздерживаюсь от каждого из них, питая себя тем, что время их еще не пришло.