Ксения Спынь - Идол

— Хотите сказать, он сродни богам? — Лунев сделал всё, чтобы эта фраза звучала иронично.

— Или дьяволу, — шёпотом же отозвался Редисов.

Лунев смотрел на своих приятелей с недоумением: уж кому-кому, а этим двоим вовсе не свойственно было падать ниц в страхе и благоговейно поклоняться. Сколько помнил он амбициозного нарцисса Редисова, тот ни разу не отягощал себя уважением к другим людям. Что касается Зенкина, его восторженное восхищение распространялось на всех и вся, но редко сочеталось с постоянством. В общем, понятия «авторитет» не было и в помине ни у одного, ни у другого. «Эй, ребята, — хотелось крикнуть Луневу, — вы чего?» Но слова застряли в горле.

Воздух, наполненный жемчужно-серебристыми тенями, недвижно и безмолвно обволакивал их, и оттого, что лица размывались, привычная реальность казалась хрупкой и неустойчивой, такой неустойчивой, что достаточно случайного удара вскользь — и она расколется, исчезнет, как грёза из полудрёмы.

Поодаль послышался женский крик:

— Выключите эти треньканья! Терпеть не могу английский. Неужели у вас нет ничего на немецком?

Прозвучавшая реплика как будто сняла оцепенение, и все трое немного расслабились. Лунев мотнул головой (хорошо, а то почти жутко стало) и заметил с лёгким смешком:

— Хорошо, допустим, мы имеем дело с выдающейся персоной. Допустим это такой харизматичный лидер, умеющий идеально манипулировать людьми, пусть бы и гений общения с массами. Допустим даже и некое гипнотическое внушение, — он усмехнулся, — я ещё поверю, вполне возможно. Но не забывайте, что по своей сущности он всё же человек, и никак иначе. Поэтому при всех своих невероятных возможностях он не вездесущ, как вы уверяете.

— И тем не менее, — прервал Редисов. После паузы он добавил. — По крайней мере, любое наше слово станет Ему известно.

— Скажете ещё, он следит за всеми? — Лунев раздражался всё больше: что за чепуху они несут?

— Да. Это так, — отозвался Зенкин. — И каждый шаг — под Его контролем.

Лунев не сразу нашёлся, что ответить, и поэтому перевёл взгляд на действо в глубине парка. Люди собрались там кружком, и в центре этого круга двигалась танцовщица, исполняя нечто вроде вальса в одиночку. Под странную смесь классической музыки с металлом она вращалась по окружности живой публики, все движения её подчинялись ритму, такому же монотонному и одинаковому, как отстранённый мужской голос, поющий что-то по-немецки. Иногда кто-нибудь выскакивал из круга и вступал в танец, временно играя роль партнёра, но они менялись, приходили и уходили, и танцовщица оставалась одна.

— И всё-таки я не могу вам поверить, — наконец произнёс Лунев. — Мне кажется, у вас все уши в лапше, и вы приняли муху за самолёт.

— Скоро сам всё увидишь, — проговорил Редисов.

— Что увижу? Его? — это было сказано со снисходительной улыбкой, но на самом деле Лунев нервничал.

— И Его тоже, — ответил Зенкин.

— Так, подождите, подождите! — Лунев торопливо взмахнул руками. — А что, его многие видят? Живьём? Он бывает в городе, на улицах? А вы видели?

— Он везде, — подтвердил Зенкин. — Ты этого ещё не почувствовал? Значит, скоро почувствуешь. Земля, вода, воздух — здесь всё Его, всё пространство во всех координатных плоскостях. И люди, со всеми их разговорами, мыслями, действиями, со всем содержимым — тоже.

«Что за ерунда, быть такого не может», — возмутился разум Лунева. Мысль о полном подчинении кому-то другому не укладывалась в его схему мироощущения. Интересная идея, да, но не смешите меня, это не может быть всерьёз.

— Просто идол какой-то, — пробормотал он. — Я надеюсь, вы ему жертвы не приносите?

Собеседники недоумённо переглянулись, потом Зенкин тихо засмеялся.

— Нет, — сказал он, — пока обходилось.

На заднем плане, в глубине парка, музыка вдруг расцвела, превратившись в настоящий вальс, а потом рванулась за рамки, выплеснула всю мощь, которая таилась в ней. Танцовщица закружилась так стремительно, будто порыв ветра обошёл толпу, будто в этом порыве и есть вся жизнь, а остальное — только ненужные условности. Раз и два облетела она всех по кругу, и ещё, и ещё раз, но музыка вновь стала строгой — и танец резко замедлился, встав в жёсткие рамки.

— Подождите, — Лунева вдруг осенило. — А какой у нас сейчас режим в стране?

— Демократия, — сказал Зенкин. — Только демократия. Официально везде так записано.

— Но как же! Ведь при таком тотальном контроле это самый настоящий…

— Демократия, — отрезал Редисов. — Он сказал: демократия.

Молчание никто не решился прервать: оно было категорично.

Встреча закончилась довольно поздно. Было уже совсем темно, несмотря на лето, да и прохлада спускалась к земле. Дамы и господа постепенно расходились.

При прощании Зенкин как будто внезапно вспомнил:

— Ну, как тебе фройляйн?

— Кто? — не понял Лунев.

— Фройляйн Рита. Ну, Ритка.

— А, эта, — вспомнил Лунев и немного задумался. — Она не в моём вкусе.

Ночной город был странно тих. Это не умиротворённый покой пришёл, чтобы всё отдохнуло, скорее, строгое молчание, в котором вдруг может быть произнесено роковое слово.

Он помнил путь, но очертания города переменились за время его отсутствия. Чёрные тени вставали не там, где надо, а совершенно в других местах, так что несколько раз он начинал было сомневаться: а не сбился ли он с пути?

Всё было непонятно здесь, вдоль тянущихся в длину линий, и там, где горели фонари, они горели неуверенно, блекло. Обманчивый свет делал видимой дорогу, но всё с обеих её сторон превращал в фантасмагорию, жуткую сказку вне времени и пространства.

Только несмотря на игру световых пятен рациональная часть Лунева смогла отвергнуть эти фантазии и без всяких приключений вести его к дому, пока поэт внутри напитывался впечатлениями. В частности, этой нервной и вечно встревоженной личности вдруг показалось, что из темноты города за ними наблюдают. Лунев отметил это как любопытный факт внутренней деятельности и хотел было двигаться дальше, но образ чужих глаз, неотступно наблюдающих за каждым его движением, завладел всем его существом. Поддавшись тревоге, он развернулся, чтобы найти, может быть, в непроглядных тенях таинственного наблюдателя.

Никого.

Только тёмная улица, по которой он сейчас прошёл, и силуэты зданий, сходящиеся в одно беспорядочное нагромождение вдалеке. Вопреки здравому смыслу казалось, что в той стороне ещё темнее, чем в обратном направлении, куда лежал путь Лунева. Путь домой.

Он сделал шаг назад, ещё раз всмотрелся в темноту и развернулся, чтобы идти дальше. Огромная тень над ним заставила подпрыгнуть.

Тень не шевелилась. Она просто висела в воздухе метрах в пяти над землёй и по форме напоминала человеческий силуэт. Не тот человеческий, который слабый и податливый судьбе, а человеческий почти с большой буквы. И одновременно нечеловеческой природы — потому что из мира, что по ту сторону, непонимаемый и опасно загадочный.