Филип Фармер - Т. 11. Любовь зла. Конец времён. Растиньяк-дьявол

— Ярроу! Если я когда и видел ходячую многоложность — то это ты! Я не понимаю, как ты ухитрился пролезть в иерархи! Я думаю, что ты… что ты не так прост! Ты изменился. Ты всегда старался быть таким скромным, таким покорным… А теперь ты высокомерен и самонадеян!

Хэл заговорил, постепенно повышая голос:

— Не так уж давно вы подробно объяснили мне, что я с самого рождения был отщепенцем и грешником. Но высшие инстанции считают иначе, они убеждены, что я являюсь образцом безупречного поведения. Да-да, одним из тех, кого церкводарство жалует саном духовного пастыря. Я знаю, что всегда и до этого признания моего высокого морального уровня вел себя соответственно! А это значит, что вы всегда были и остаетесь лишь низким, завистливым, злобным чиреем с птичьими мозгами, вскочившим на заднице церкводарства, который необходимо выдавить, пока он не лопнул и не забрызгал всех своей скверной!

Хэл остановился, чтобы перевести дыхание, сердце, казалось, сейчас выскочит из груди. Сквозь туман ярости, застилавший ему глаза, он увидел, что Порнсен в ужасе пятится от него, вытянув руки — то ли пытаясь успокоить Хэла, то ли пытаясь защититься от него.

— Хэл Ярроу! Хэл Ярроу! Приди в себя! О Предтеча, до чего же он меня ненавидит! А я-то все эти годы думал, что ты любишь меня, своего возлюбленного иоаха… А ты, оказывается, ненавидишь меня. Но за что?

Ярость отпустила Хэла. Взгляд его прояснился.

— Вы что, говорите это всерьез?

— Конечно! Да я и помыслить не мог о подобной неблагодарности. Все, что я когда-либо делал для тебя, служило для твоей же пользы. Каждый раз, наказывая тебя, я разбивал себе сердце. Но я укреплял себя мыслью, что делаю это ради тебя…

Хэл неожиданно расхохотался и смеялся все время, пока Порнсен улепетывал по лестнице вверх и не исчез на верхнем этаже, бросив на прощание ошалелый взгляд. Смех прекратился так же внезапно, как и начался, и Хэл, как-то сразу ослабев, прислонился спиной к дверям, чтобы не упасть. Невероятно! Всю свою жизнь он считал, что Порнсен тоже ненавидит его, видя в нем неестественного урода, оскорбление природы. И что, наказывая и унижая своего подопечного, он получает удовольствие. А оказывается, что…

Хэл потряс головой, чтобы привести мысли в порядок. Да нет, все он врал, этот старикашка — просто перепугался до смерти, вот и искал себе оправдание!

Он отклеился от двери, открыл ее и вошел. Снова и снова он возвращался к мысли, что храбростью так себя вести с Порнсеном обязан появлению в его жизни Жанет. Без нее он так и остался бы обидчивым, дрожащим от страха кроликом. Несколько часов с нею смогли расшатать то, что вколачивалось в него годами жесточайшей дисциплины.

Он включил свет в гостиной, заглянул в столовую и увидел, что дверь в кухню прикрыта, но оттуда доносился звон кастрюль. Хэл глубоко вдохнул запахи, струящиеся по квартире.

О! Бифштексы!

Но тут же его радость сменилась яростью: он же велел ей прятаться до его прихода! А если бы с ним вошел очкец или уззит?

Хэл рванул кухонную дверь, и она с визгом отъехала. Жанет стояла спиной, но на первый же звук резко обернулась, обмерла, выронила лопаточку и инстинктивно прикрыла рукой рот, чтобы не вскрикнуть.

Злые слова, которые Хэл приготовил, умерли у него на губах — Сигмен упаси! — а то опять расплачется.

— Maw tyuh! [17] Господи! Как ты меня напугал!

Он что-то проворчал себе под нос и подошел к ней, попутно поднимая крышки кастрюль.

— Я жила такой жизнью, — виноватым дрожащим голосом сказала она, — что всегда надо было быть настороже, чтобы меня не поймали. Вот и вздрагиваю от любого резкого звука.

— Как эти хитрые жуки обвели меня вокруг пальца! А я-то считал их вежливыми и добрыми.

Жанет искоса посмотрела на него. Она уже пришла в себя, и алые губы раздвинулись в улыбке.

— Да нет, они не такие уж плохие. Ко мне они были добры и давали мне все, что я хотела, кроме свободы. Они боялись, что я смогу найти дорогу домой, к сестрам.

— А им что за дело?

— Они опасались, что где-то в джунглях могут быть еще мужчины и я могу от них нарожать детей. Они панически боятся того, что наш вид снова расплодится и войдет в прежнюю силу. Потому что тогда война будет неизбежна. А они не любят войн.

— Да, они странные создания, — уже мягче сказал Хэл. — Но что можно ожидать от тех, кто не ведает верносущности, открытой нам Предтечей? Да к тому же они ближе к насекомым, чем к людям.

— А что, принадлежность к человеческому роду сразу ставит тебя выше их? — довольно резко бросила она.

— Все Божии создания имеют свое место в Мироздании. Каждому отведено свое особое. И лишь человеку место повсюду и во всех временах. Он один имеет право занять любое пространство в космосе и двигаться во времени куда ему угодно. И если у него есть необходимость выжить какое-нибудь существо из того места или времени, которое ему понадобилось для осуществления своих великих целей, он так и поступит. И это будет его правом.

— Цитата из Предтечи?

— Да.

— Ну, может, он и прав. Все может быть. Только что такое человек? Существо, наделенное сознанием. Но и жуки наделены сознанием. Таким образом, и очкеца тоже можно назвать человеком.

— Шиб. Давай не будем спорить. А то мы совсем забыли про ужин.

— Но я и не собираюсь спорить, — она улыбнулась, — потому что сейчас, когда мы сядем за стол, тебе нужно будет решить, умею я готовить или нет. А этот вопрос решается не путем дискуссий.

Она принялась хлопотать, накрывая на стол, Хэл помогал ей. Наконец, когда все было готово, оба чинно уселись друг против друга, и Хэл, соединив руки, возложил их на стол, склонил голову и произнес вслух молитву:

— Исаак Сигмен, Предтеча, да верносущным будет имя твое, благодарим тебя за то, что ты сделал возможным наше благословенное настоящее. Благодарим тебя за пищу, реализованную тобой из ее потенциала и дарованную нам. Мы знаем и верим, что ты сразишь Противотечу, пресечешь все его мерзкие посягательства на прошлое и этим изменишь наше настоящее. Сделай же наше, мироздание устойчивым и верно-сущным, не подверженным капризам времени. Мы, собравшиеся за этим столом, от души благодарим тебя. И да будет так. На все воля твоя.

Он поднял голову и взглянул на Жанет — она смотрела на него во все глаза. Повинуясь внезапному импульсу, он сказал:

— Ты тоже можешь помолиться, если хочешь.

— А вдруг тебе моя молитва покажется многоложной?

— Да, пожалуй, — растерялся Хэл. — Я сам не знаю, как у меня вырвалось такое предложение. Конечно же, я никогда бы не предложил помолиться израильтянину или, скажем, банту… Правда, я никогда не ел ни с кем из них за одним столом. Но ты… ты — другое дело. Ну, может, потому, что ты не относишься ни к одному известному мне народу. Я… я и правда не знаю.