Рэй Брэдбери - Высоко в небеса: 100 рассказов

Марта Уэбб вытянула руку и провела дрожащими пальцами по старой кленовой панели.

— Как бы открыть этот чулан?

— Разве что ломом и кувалдой. Только не сегодня.

— Ой, Роберт!

— Не приставай. Я устал.

— Мы же не можем ее бросить — неровен час…

— Она затихла. Послушай, я еле на ногах стою. Завтра встану пораньше и вышибу эту дверь к чертовой матери, договорились?

— Договорились. — Она чуть не плакала.

— Одно слово: женщины, — бросил Роберт Уэбб. — Что ты, что Лотта. Одна другой лучше. Как только она переступит порог — если доберется, — тут будет сумасшедший дом.

— Лотта никому зла не делает!

— Может, и так. Только пусть язык придержит. Сейчас не время бить себя в грудь: я, мол, за социализм, за демократию, за гражданские свободы, против абортов, за шинфейнеров, [84] Шинфейнеры — члены ирландской политической организации Шин Фейн, основанной в начале XX в. для национально-освободительной борьбы против английского господства; в настоящее время представляют собой политическое крыло Ирландской республиканской армии. за фашистов, за коммунистов — мало ли, кто за кого. Тут целые города исчезают с лица земли, а потому люди ищут козлов отпущения, вот Лотте и приходится стрелять с бедра, чтобы ее не размазали по стенке. Теперь, будь она неладна, в бега ударилась.

— Если ее поймают — бросят за решетку. А то и убьют. Скорее всего, убьют. Нам с тобой повезло: запас провизии есть, сидим и в ус не дуем. Слава Богу, мы все просчитали заранее; как чувствовали, что грядет и голод, и резня. Хоть как-то себя обезопасили. А теперь нужно обезопасить Лотту, если она сюда прорвется.

Роберт, помолчав, направился к лестнице.

— Меня и самого уже ноги не держат. Надоело радеть за других. Взять хотя бы ту же Лотту. Но уж коли появится на пороге — ничего не попишешь, спрячем и ее.

При свете коптилок они поднимались в спальню, окруженные дрожащим белым ореолом. В доме стояла тишина снежной ночи.

— Господи прости, — бормотал Роберт. — Терпеть не могу, когда женщины льют слезы.

Мне начинает казаться, будто плачет целый мир, добавил он про себя. Целый мир погибает, и молит о помощи, и мучится своим одиночеством, а чем тут поможешь? Если живешь на ферме? В стороне от главных дорог, у черта на рогах, где кругом ни души, а потому нет ни глупости, ни смерти? Чем тут поможешь?

Одну коптилку они оставили зажженной, а сами укутались в одеяла и слушали, как ветер бьется в стены, как скрипят балки и деревянные полы.

Не прошло и минуты, как снизу донесся вопль, потом треск древесины и незнакомый дверной скрип; с лестничной площадки потянуло сквозняком, по всем комнатам застучал дробный топоток, разнеслись исступленные рыдания, а вслед за тем стукнула входная дверь, в дом ворвалась свирепая вьюга, шаги переместились на крыльцо и затихли.

— Слышал? — вскричала Марта. — Я же говорила! Прихватив единственную горящую лампу, они сбежали по лестнице и едва не задохнулись от ударившего в лицо ветра. Ведьмин закут был распахнут настежь; дверные петли ничуть не пострадали от времени. Тогда муж с женой посветили в сторону крыльца, но увидели только безлунную зимнюю тьму, белые покровы и горы; в тусклом луче мельтешили стаи снежинок, которые падали с высоты прямо на перину, устилавшую сад.

— Была — и нету, — шепнула Марта.

— Да кто она такая?

— Этого мы не узнаем, разве что она снова явится.

— Нет, больше не явится. Гляди.

Когда они опустили коптилку пониже, на белой земле обозначилась тонкая бороздка шагов, уходящая по мягкому покрову куда-то вдаль, в сторону черного леса.

— Выходит, здесь и впрямь была какая-то женщина. Но… как это понимать?

— Бог ее знает. А как понимать все остальное в этом сумасшедшем мире?

Они еще долго изучали эти следы, а потом, окоченев от стужи, переместились с порога в закуток под лестницей, где теперь зияла дыра, и направили свет в разверзнутый ведьмин закут.

— Да это просто клетушка, даже чуланом не назовешь. Ой, смотри-ка…

Внутри обнаружился убогий скарб: видавшее виды кресло-качалка, домотканый коврик, оплывшая свеча в медном подсвечнике и старинная по трепанная Библия. В нос ударил запах плесени, мха и засушенных цветов.

— Выходит, здесь прятали живых людей?

— Точно. Давным-давно здесь прятали тех, кого называли сатанинским отродьем. На них велась охота. Охота на ведьм. Таких судили, а потом отправляли на виселицу или на костер.

— Ну и ну, — приговаривали оба, разглядывая крошечную келью.

— Значит, ведьмы отсиживались тут, а охотники, обыскав дом, уходили ни с чем?

— Вот-вот, так оно и было.

— Роб…

— Что?

Марта подалась вперед. Она побледнела и не могла отвести глаз от убогого, щербатого кресла-качалки и от выцветшей Библии.

— Роб, а этот дом… он очень старый? Сколько ему лет?

— Думаю, лет триста будет.

— Неужели так много?

— А что тут удивительного?

— В голове не укладывается. Несуразица какая-то…

— Не пойму: ты о чем?

— Об этом доме. Такие постройки стояли целый век. Потом еще один век. И еще. Да ведь здесь можно потрогать прошлое! Только руку протяни! Интересно, неужели можно и ход времени нащупать пальцами? А ну как я сяду в это кресло и затворю дверцу — что будет? Эта безвестная женщина… долго ли она томилась взаперти? Как сюда попала? Уж сколько лет прошло. Непонятно все это.

— Эк тебя занесло!

— А ты вообрази, что твоя жизнь в опасности: умирать-то никому неохота, а за тобой погоня, ты молишь Бога, чтоб тебя не поймали, и тут находится добрая душа, которая прячет тебя, сатанинское отродье, за такой дверцей, а между тем преследователи уже обыскивают дом, их шаги все ближе, ближе… разве ты не захочешь отсюда вырваться? Чтобы бежать, куда глаза глядят? Чтобы найти другое место? А может, и другое время? Если хорошенько попросить, то в таком доме, простоявшем не один век, можно укрыться даже в другом году! А вдруг… — она запнулась — здесь как раз?..

— Да ну тебя, — отмахнулся он. — И впрямь несуразица какая-то!

Но несмотря ни на что, какое-то едва уловимое движение внутри каморки заставило обоих почти одновременно вытянуть руки перед собой, чтобы погрузить их, из чистого любопытства, в невидимую реку. Казалось, воздух чуть качнулся в одну сторону, потом в другую, дохнул теплом, потом холодом, мелькнул лучом света и так же внезапно погрузился в темноту. Оба это чувствовали, но не могли выразить словами. В чулане менялась погода: то зимняя стужа, то быстротечное лето. Конечно, так не бывает, но ошибки быть не могло. Под кончиками пальцев, скрытая от глаз, текла невидимая, как само время, река из теней и солнца, прозрачная, как горный хрусталь, но спрятанная пульсирующей тьмой. Казалось, опусти руки чуть поглубже — и тебя затянет в неодолимую круговерть времен года, засосет в этот крошечный, непостижимо малый омут. Эти мысли проносились в голове каждого из двоих, почти ощущались кожей, хотя и не облекались в слова.