Рэй Брэдбери - Высоко в небеса: 100 рассказов

На ее ладони был портрет Уильяма Филипа Фелпса.

— Это же я!.. — ахнул он.

Крик старухи заставил его остановиться уже на пороге.

— Не убегай!

Уильям Фелпс вцепился в дверной косяк, да так и остался стоять, не решаясь повернуть к ней лицо.

— Это же я… я… на твоей ладони…

— Ты там уже пятьдесят лет.

Старуха ласково, будто кошку, поглаживала картинку. Снова и снова.

Он обернулся.

— Так это — старая татуировка… — Медленно, с опаской, он приблизился к старухе, наклонился, чтобы разглядеть картинку получше. Придержал ее руку за трясущийся палец, погладил рисунок. — Старая… Не может быть! Ты не знаешь меня, я не знаю тебя. И твои глаза — они же зашиты…

— Я ждала тебя, — сказала старуха. — Как и многих других. — Она продемонстрировала ему свои руки до самых плеч, свои ноги. Ее конечности были будто подлокотники старинного кресла. — Это портреты тех, кто уже приходил ко мне. А есть и другие — там нарисованы те, кто придет сюда за следующие сто лет. Вот ты — ты пришел.

— Откуда ты знаешь, кто я? Ты же не видишь!

— Я чувствую тебя. От тебя разит слонами, львами и тиграми. Расстегни рубашку. Я нужна тебе. Не бойся. Мои иголки чистые, как пальцы врача. Я разрисую тебя и снова буду ждать следующего, кто пройдет долгий путь, чтобы разыскать меня. А когда-нибудь — может, до той поры минует сотня весен — я просто уйду в лес, туда, где растут грибы, белые и бледные, и лягу на землю. А когда сойдет снег, на том месте не останется ничего. Только расцветет крошечный василек.

Уильям Фелпс начал расстегивать манжеты.

— Мне ведомо далекое прошлое, единственное настоящее и будущее, которое всегда дальше прошлого, — прошептала старуха. Взгляд ее слепых глаз был прикован к пустоте, лицо обращено к гостю, которого она не могла видеть. — Все они — на моем теле. И я нарисую их на твоем. Ты будешь единственный настоящий Человек в Картинках во всем мире. Я подарю тебе особенные рисунки, ты никогда не сможешь их забыть. Картины будущего появятся на твоем теле.

Ее иголка вонзилась в его кожу.

Той же ночью он примчался назад, опьяненный ужасом и восторгом. О, как быстро старая ведьма-грязнуля покрыла его разноцветными красками, исколола узорами. Целый день, очень длинный день, жалила его серебряная змея, а к вечеру его тело превратилось в портретную галерею. Он выглядел так, словно попал под типографский пресс и превратился в живую гравюру. Тролли и кроваво-красные динозавры, словно трико, облепили его.

— Гляди! — крикнул он жене и расстегнул рубашку.

Элизабет подняла голову от туалетного столика, уставленного косметикой, и посмотрела на мужа. Он стоял посреди их трейлера, их дома на колесах, и лампочка без абажура освещала его грудь, покрытую невероятными узорами. Когда он сгибал руки, полудевы-полукозы на его бицепсах принимались скакать. Его жирные подбородки служили пристанищем заблудшим душам: стоило ему пошевелить головой, и бесчисленные множества крошечных скорпионов, жуков, мышей сталкивались, цеплялись, прятались, высовывались на миг, чтобы тут же снова исчезнуть…

— Боже, — произнесла Элизабет. — Я — жена циркового уродца.

И она выбежала из трейлера, оставив мужа наедине с зеркалом. Зачем он пошел на это, зачем позволил разрисовать себя? Конечно, чтобы не остаться без работы, но не только. Гораздо больше ему хотелось прикрыть жир, который пропитал его до костей. Спрятать его под покровом красок и чудес, спрятать от Элизабет, а главное — от себя самого.

Он вспомнил, что сказала ему старуха на прощанье. Две наколки из тех, что сделала она на его теле, были особенные. Одна — на груди, другая — на спине. Старуха не позволила ему взглянуть на них, заклеила пластырем.

— На эти тебе смотреть нельзя, — сказала она.

— Почему?

— Пока — нельзя. На этих картинках будущее. Если посмотришь на них сейчас, они испортятся. Они еще не готовы. Я ввела краски тебе под кожу, а довершит дело твой пот. Он дорисует твое будущее. Пот и то, что у тебя в голове. — Ее беззубый рот расплылся в ухмылке. — Если хочешь, объяви всем: великое открытие! В субботу вечером! Спешите видеть — Человек в Картинках обнажит первую из сокрытых татуировок! На этом можно неплохо заработать, брать за вход в балаган как за вход на вернисаж. Скажи всем, что у тебя есть татуировка, которую еще никто не видел, даже ты сам. Самая диковинная картина с начала времен. Она почти живая. И пророческая. Барабанная дробь, фанфары… и ты встаешь во весь рост и срываешь покров с картины.

— Это может сработать, — сказал он.

— Но открой только ту картинку, что на груди, — предупредила старуха. — Вторая должна оставаться под пластырем до следующей недели. Ты понял меня?

— Сколько я тебе должен?

— Ничего, — ответила старуха. — С меня хватит и того, что ты будешь разгуливать с моими картинками. Следующие недели две я буду сидеть и думать, какая я мастерица: мои картинки сами подстраиваются под того, на ком нарисованы, и под то, что у него внутри. А теперь поди прочь из моего дома и забудь сюда дорогу. Прощай.

— Спешите видеть! Великое открытие!

Ветер трепал красные буквы: «Это не обычные татуировки! Это настоящая живопись! Художник превзошел Микеланджело! Вход 10 центов».

И вот час настал. Суббота, вечер. Толпа, словно многоногое животное, топчется на желтых опилках.

— Через минуту в шатре, что у меня за спиной, — хозяин цирка ткнул картонным рупором себе через плечо, — мы откроем для всеобщего обозрения таинственный портрет, вытатуированный на груди Человека в Картинках! Ровно через неделю, на том же месте, в тот же час, мы обнажим татуировку на спине Человека в Картинках! Приходите и приводите своих друзей!

Раздалась сбивчивая барабанная дробь.

Мистер Уильям Филип Фелпс спрыгнул с помоста и скрылся в шатре. Толпа потянулась внутрь, где их уже ждал Человек в Картинках. Он возвышался на очередном помосте, оркестр наяривал развеселую мелодию.

Уильям Фелпс отыскал глазами жену. Она смешалась с толпой, словно чужая, незнакомая женщина, одна из многих, кто пришел поглазеть на уродца. На лице ее застыло выражение снисходительного любопытства. Все-таки это был ее муж, а картинка у него на груди — его тайна, неизвестная ей. На этот вечер Уильям Фелпс сделался центром суматошной, шумной вселенной цирка, и от этого на душе у него было легко, это согревало его, возносило на седьмое небо. Даже остальные цирковые уродцы — Скелет, Мальчик-тюлень, Йог, Колдун и Дирижабль — затерялись в толпе.

— Леди и джентльмены, час настал!

Крещендо фанфар оборвалось в высшей точке, палочки выбили дробь на тугой яловой коже барабана.

Мистер Уильям Филип Фелпс позволил плащу упасть с плеч. Динозавры, тролли, полуженщины-полузмеи на его коже съежились под лучами безжалостно яркого света.