Сергей Казменко - Фантастические повести и рассказы

— Раз несовершенны фильтры, то почему же здесь нет жизни?

Он ответил не сразу. Отвел глаза, поиграл пальцами по сенсорной панели, высветив зачем-то общие сообщения по базе. Потом сказал:

— Знаете, инспектор, что меня больше всего удивляет? Больше всего меня удивляет то, что вы первый, кто задал мне этот вопрос.

Он встал, подошел к стене и, включив круговую проекцию, стал задумчиво смотреть на окружавший нас ландшафт. Солнце все еще стояло почти в зените, не отбрасывая ни единой тени, вершины ближних барханов, заслонявших горизонт, слегка курились мелким песком, и ничего живого не было вокруг. Я не сразу понял, что это не было проекцией окрестностей биостанции — только когда осмотрелся по сторонам и не увидел ни пластиформовых дорожек, ни резервного купола. Видимо, это был вид, даваемый монитором, установленным где-то в пустыне, и безжизненная эта картина мгновенно повергла меня в жуткую тоску. Хотя, казалось бы, куда уж дальше тосковать мне, который знал теперь все и который совершал поступки, расплатиться за которые вряд ли удастся даже ценой жизни? Куда уж дальше тосковать?

— Так почему же все-таки здесь нет жизни? — снова спросил я, чтобы хоть как-то отвлечься.

— Только потому, — ответил Ронкетти не поворачиваясь. — Что мы постоянно обрабатываем все вокруг биофиксатором. Только потому, инспектор, только потому, — он выключил проекцию так же внезапно, как и включил, резко повернулся ко мне. — То, что вы только что видели, еще полгода назад было покрыто лесом. Нормальным живым лесом, вы понимаете? И нам, которые пришли сюда только для того, чтобы изучать этот лес, изучать это чудо, равного которому я не видел, уж можете мне поверить — нам пришлось убить его.

— Почему? — спросил я. Вопрос вырвался машинально. Я не хотел вникать во все это, мне не было теперь дела до всего этого, но мозг мой работал почти инстинктивно, и я почти неосознанно откопал в мнемоблоках необходимые данные. Вот уже год, как добыча бета-треона на третьей биостанции держалась на постоянном уровне — зачем было расширять участки добычи?

— Почему? Да просто потому, инспектор, что старые источники уже не дают больше бета-треона. Они иссякли после того, как мы уничтожили жизнь вокруг них, и нам постоянно приходится наступать и наступать все дальше на лес. Но никого там, — он кивнул наверх, — это все не волнует. Они озабочены только тем, чтобы мы давали бета-треон, никто не интересуется ценой, которую за это приходится платить, — он снова сел на место, мрачный и какой-то нахохленный.

— А вы сообщали об этом?

— Сообщал. Да что толку сообщать — будто они и так не знают? Отчеты готовим — ежемесячные, ежеквартальные, ежегодные. Научную работу даже будто бы ведем. Научная работа называется — разрабатываем новые модификации биофиксаторов после того, как старые перестают действовать. Слово-то какое выдумали — биофиксатор. Отрава, самая обыкновенная отрава. Самих же себя обманываем. И это еще называется биостанция. Тьфу!

— А зачем вам вообще он потребовался, биофиксатор этот?

Он посмотрел на меня как на младенца. Вздохнул. И молча, без комментариев показал, что происходит с фильтром, поставленным для получения бета-треона из источника, если вокруг источника сохранилась жизнь. Это впечатляло. Я, в общем, знал, что организмы Кабенга способны на многое, но такой эффективности и слаженности в устранении помехи как-то не ожидал. Всего три-четыре часа, и фильтр, защищенный керамитовой оболочкой, без следа растворялся в луже едкой слизи, выделяемой, казалось, всеми окружавшими источник организмами. Через сутки все выглядело так, будто фильтра никогда не существовало.

— Вот так мы тут и работаем, — сказал Ронкетти после продолжительного молчания. — И по отчетам у нас все в порядке. Как и у остальных. Только вот этот порядок скоро нам боком выйдет, — я ничего не ответил и он после некоторого молчания спросил: — А как дела на Туруу, инспектор?

— Что вы имеете в виду?

— Когда они достигнут Резервуара?

— Говорят, что со дня на день.

— Ну это они уже полгода как говорят, — сказал он с досадой. — А как по-вашему, долго еще?

— Я же не специалист. И я был там совсем недолго. Вы, наверное, лучше меня способны разобраться в ситуации.

— Я-то способен, да у меня с тех пор, как ввели режим А, нет доступа к их информации. Ну да ладно, не о том речь. Я вот о чем хочу вас… попросить, что ли. Вы ведь, я слышал, скоро улетаете. Так вот, когда вы там, наверху будете докладывать о положении дел на Кабенге, скажите вы им, что еще месяц, максимум два — и нашу биостанцию придется эвакуировать. И я не уверен в том, что это не придется сделать раньше. Я вообще ни в чем уже не уверен — даже в том, удастся ли нам отсюда выбраться?

— У вас что, есть основания так думать? — спросил я, разом собравшись. Я почему-то совсем не удивился тому, что здесь тоже, как и на Туруу, как и на Каланде надвигалась катастрофа. Подсознательно, несомненно, я ждал этого.

— Основания? Да, у меня есть основания. Больше, чем достаточно. Если бы бета-треон пошел на Туруу сегодня, я немедленно отдал бы распоряжение о начале эвакуации. И я так и так отдам это распоряжение через месяц или два, в зависимости от ситуации и независимо от того, пойдет ли бета-треон из скважин на Туруу или нет. Но я хочу, чтобы наверху знали об этом.

Он был совершенно спокоен. Так, будто говорил о чем-то обыденном. Наверное, потому, что для него необходимость эвакуации давно уже стала реальностью. Только я-то еще не понимал, чем она вызвана, эта необходимость, какая может быть у нее причина — здесь, среди пустыни, далеко от всякой жизни, далеко от всего, что может вызвать катастрофу. Я знал только одно — Ронкетти не был паникером. Иначе он никогда не стал бы руководить людьми. Он не был паникером и доказал это в прошлом не раз. Я и без помощи мнемоблоков помнил о той операции в Среднегорье на Глайде, которую он провел в тридцать девятом — она поразила меня еще тогда, когда я изучал личные дела руководителей на Кабенге. Ронкетти был человеком, который смог бы работать у Зигмунда.

Значит, опасность была реальной.

Опасность была реальной, но это мало что меняло в моем понимании того, что мне следует делать — только осложняло дальнейшие действия. Как и утром, во время разговора с Графом, я был во власти предубеждений, я считал, что мне известна истина, и то новое, что я узнал за прошедшие часы, лишь подтверждает ее. Если бы я остановился и задумался тогда, все еще могло бы пойти по-другому. Но сожалеть о чем-то уже поздно.

— Что изменится, если о вашем решении эвакуировать биостанцию узнают в Академии? — спросил я.

— Что изменится? — он ненадолго задумался. — Не знаю. Но кое-что, несомненно, должно измениться. Во всяком случае, хуже не будет. Потому что сейчас, инспектор, у меня такое ощущение, что все мои тревожные предупреждения — это глас вопиющего в пустыне. Не далеко от истины, учитывая наше местоположение, — усмехнулся он. — Я доказываю в каждом своем отчете нарастание опасности, но не получаю никакого подтверждения того, что руководство знает об этом. Они знают, конечно, мы тут не в полном отрыве от базы живем. И оттуда люди прилетают, и сам я на базе регулярно бываю. Говорил я обо всем этом и с начальником базы, дважды говорил. Правда, давно это уже было, с тех пор ситуация еще больше обострилась. Но они все это знают. И тем не менее по документам, по распоряжениям, которые мы получаем, этого не видно! А мы, как и все остальные, обязаны выполнять распоряжения, мы не можем не выполнять их, иначе вся работа пойдет к черту. Вам, как инспектору, это должно быть понятно не хуже, чем мне.