Ант Скаландис - Катализ. Роман

— Что это?

— Это? — Ли опять призадумалась (говорить — не говорить). — Это — сибры.

— Сибры?

— Ну, сеймеры.

— Сеймеры, — повторил Женька. — Значит это и есть сеймеры. А что это?

— Горе ты мое, — вздохнула Ли, — неужели ты еще не понял?

— Откуда?!

— Не знаю, откуда. Но было бы лучше, если бы это объяснил тебе кто-нибудь другой. Понимаешь, это все равно, что рассказывать ребенку, откуда берутся дети. Или представь, в твой двадцатый век является дикарь из древних времен и просит объяснить, что такое деньги. Ты бы объяснил?

— По-моему, да. Ну, деньги — это такой универсальный товар…

— И ни черта не понял бы твой дикарь. Потому что деньги — это была первооснова вашей жизни в двадцатом веке. Понятие о них всасывалось с молоком матери, не нужно было объяснять, что это такое…

— Постой! — перебил ее Женька, ошарашенный внезапно возникшей мыслью. — А откуда ты знаешь, что я из двадцатого века? Ребята сказали?

— Нет, ребята твои ничего толкового сказать не могли. Я сама начала догадываться еще там, в ресторане, когда ты читал стихи и я узнала твое имя, а потом вспомнила Станского по картинке из учебника, но все боялась поверить. Все же знали, что вы погибли. Я и думала, что это просто красивый розыгрыш: кто-то подобрал двойников и устроил весь этот спектакль. А теперь, с тобой… я окончательно поняла, что вы — та самая знаменитая четверка. Ведь так?

Вот это был номер! Впрочем, чего-то подобного и следовало ожидать. Станский вошел в учебники. Изобретатель анафа — это вам не хухры-мухры. Ну и они трое нахалявку проскочили в великие. Ну, дела!

— Слушай, Ли, но почему же нас никто не узнал, кроме тебя, раз мы такие знаменитые?

— Да потому, что здесь, в Норде, некому вас узнавать. Вся эта пьянь, приехавшая сюда, чтобы сдохнуть послаще, ничего не помнит, ничем не интересуется и ничего не принимает всерьез. Вообще-то, я думаю, узнали вас многие, но здесь не принято ничему удивляться, и потом, я же говорю, большинство, наверняка, решило, что вы не настоящая четверка Черного, а группа артистов.

— Да у вас тут одни психи! — вырвалось у Женьки.

— Не одни, — сказала Ли. — Есть еще люди Кротова. И люди Шейлы. Они вас наверняка заметили, знают, кто вы, и им не до шуток.

— И что они с нами сделают? — Женька не испугался (сам тон разговора с Ли действовал успокаивающе), но все-таки спросил настороженно.

— Ничего они с вами не сделают. Пылинки будут сдувать. Но свободу перемещений, думаю, сильно ограничат.

— Арестуют что ли?

— Что-то вроде.

— Ну и ладно. Мы давно этого ждем. Надо же, наконец, выяснить свои отношения с властями.

Женька взглянул на Ли (они опять лежали рядом) и почувствовал, что все бесчисленные и очень важные вопросы, которые он еще не задал, вновь теряют для него всякое значение.

— Ли, — попросил он, — оденься, а то я не смогу с тобой больше разговаривать.

Она окинула его оценивающим взглядом, хмыкнула и сказала:

— Есть способ более приятный.

— Но у нас же мало времени!

— Ерунда, — улыбнулась Ли и прижалась к нему.

Потом, когда сумасшедшая карусель событий завертелась опять, когда новые потрясения, радостные и страшные, посыпались на него одно за другим, когда мир вокруг оказался еще сложнее, еще непонятнее, чем представлялся поначалу, он часто вспоминал эти самые прекрасные в своей жизни минуты. И он никогда не сомневался, он знал наверняка, что ничего прекраснее просто не может быть. Потому что в объятиях Ли он почувствовал себя в том самом светлом будущем, о котором только мечтали фантасты его времени. Потому что Ли была не просто женщиной — она была женщиной совершенной, идеальной, и она была женщиной, созданной для него. И теперь уже не было никакого обмана. Не было. А была только любовь. Настоящая, более чем настоящая — любовь женщины нового века. Мир, в котором существовала такая любовь, не мог быть плохим.

— А ты растешь на глазах, зайчик, — сказала Ли. — Это было потрясающе! Пожалуй, я останусь с тобой.

Что значит «останусь»? Он побоялся спросить, потому что боялся верить в самое лучшее, но слова ее звучали эхом в его мозгу, как дивная музыка, и он их слушал и наслаждался.

И вдруг как будто проснулся:

— А люди Кротова?

— Да ну их к черту! Они нас не разлучат.

Это было не совсем понятно, но он не стал интересоваться, почему не разлучат. Люди Кротова были еще где-то очень далеко. Они еще просто не существовали реально, а Ли, нежная, теплая, ласковая, была тут, рядом, и он сказал:

— Знаешь, почему я полюбил тебя?

— А ты всегда любишь по какой-то причине? — лукаво улыбнулась Ли.

— Нет. Я вообще никогда еще никого не любил. Я не знаю, по какой причине это происходит. Но в тебя я влюбился не случайно.

Она смотрела на него и ждала продолжения.

— Знаешь, Ли, ты удивительно похожа на героиню моего любимого фильма. Это очень старый фильм. Его снимали, когда еще я был маленьким. Ты себе не представляешь, какое это было время — 1966 год! А фильм назывался «Кавказская пленница». Может быть, ты видела его? (Она отрицательно покачала головой). Ну, конечно, о чем я? Он, наверно, давно похоронен в архивах… Так вот. Первый раз я его смотрел в детстве. А потом детство кончилось, и вместе с ним ушли шестидесятые годы. Все стало гораздо хуже. Но фильм остался. Понимаешь? И героиня его была все такой же: юной, веселой, красивой. Как ты. И я любил этот фильм и ее в фильме больше всего на свете.

— А та актриса, — спросила Ли, — ты познакомился с ней?

— Нет. Но я ее встретил спустя двенадцать лет. Ты понимаешь, она осталась красивой, даже молодой, но она была уже другая, понимаешь, совсем другой человек, а той, «кавказской пленницы», не было, она исчезла безвозвратно, она продолжала жить только в фильме и в прошлом, с которого фильм был снят, как яблоко с дерева. И потому я знал, что никогда не встречу ее. Но вот встретил. Тебя встретил. И я люблю тебя, Крошка.

Ли ничего не ответила. Он только почувствовал, как приближаются ее губы и поймал их своими.

Потом он сказал:

— Между прочим, «Песенка о медведях» как раз была написана для этого фильма.

— Для какого фильма?

— Для «Кавказской пленницы».

— А… Ну, тогда будет очень просто разыскать его. Я обязательно разыщу. Обязательно, — повторила она. — А вообще, зайчик, мы все очень плохо знаем историю. По совести говоря, стыдно не знать, из какого фильма взят супершлягер. Их ведь не так много, супершлягеров. Я в музыке профан и, кроме «Yesterday» Леннона и Маккартни, «Grunlied» Штарвица да «Апельсинов с неба» Чачина, пожалуй, ничего больше и не назову.

Женька потом удивлялся, о какой чепухе ухитрялись они говорить, в то время как он не знал, что такое сеймер, а она даже не представляла себе, как четверка Черного попала в Норд и что они намерены делать дальше.