Юрий Брайдер - Жизнь Кости Жмуркина

— Ну и замухрышку ты мне нашел, Захарка, — сказала она, критически осматривая Костю. — И я должна с этим колхозником жить?

— Живи с кем хочешь, а в женах у него будешь числиться. — Быкодеров похлопал свою секретаршу по обтянутому черной юбкой заду. — Зато уж если он тебя невзлюбит по-настоящему, счастье тебе косяком повалит.

Все необходимые для поступления на службу документы, включая комсомольскую и служебную характеристики, подробную анкету, материалы спецпроверки и заключение медкомиссии, были заготовлены заранее, Косте только осталось написать коротенькое заявление. Видимо, в исходе своего замысла Быкодеров не сомневался. Зато матримониальные хлопоты несколько затянулись. Родня Кильки финансировать свадьбу (как выяснилось, третью за последние два года) наотрез отказалась. Костина мама и папа, даже сняв со сберкнижки последние деньги, могли оплатить разве что скромный ужин в ресторане. Приелось залезать в долги. За пиршественным столом фракция невесты явно превалировала. На Костю никто не обращал внимания, как будто он был здесь случайным гостем, а не виновником торжества. Только уже под занавес веселья какой-то пьяный хам, навалясь на жениха, промычал: «Учти, мы Катьку в обиду не дадим. Если что, как котенка утопим».

Наедине молодые остались лишь часам к пяти утра, когда все разумные нормы в потреблении спиртного, обжорстве, диких плясках и битии посуды были превзойдены прямо-таки со стахановским размахом. Килька, действительно оказавшаяся королевой бала, утерла распаренное личико уголком фаты и глянула на супруга, как цыган-барышник глядит на бракованного жеребца.

— И чего это ты, миленький, губы развесил? Почему законную жену не обнимаешь?

Костя, слегка ослабевший от обильных возлияний, пробормотал нечто уклончивое, но Килька, применив чуть ли не борцовский прием, повлекла его к постели. Уступая Косте в весе, должности (в звании младшего лейтенанта тот уже был назначен инспектором отдела кадров) и даже в возрасте, она тем не менее решительно взяла командование на себя. Среди простыней и подушек Килька ощущала себя если не Наполеоном, то, по крайней мере, атаманом Махно. Таких сумасбродных и садистских команд Костя не выполнял с тех времен, когда, участвуя в армейских учениях по радиационной защите, по сигналу «Вспышка слева» или «Вспышка сзади» должен был бревном валиться в лужу с грязью.

— Да не так, балда! — стонала Килька. — Ты что, никогда на бабу не залазил? Ну и разит от тебя! А побыстрее чуть-чуть можно?

«Камасутру» она, конечно же, не читала, но до всего изложенного там дошла собственным умом и в двадцать лет могла считаться профессором блудных искусств. Впрочем, ориентировалась она лишь на свой темперамент и свое удовольствие, ни в грош не ставя интересы партнера. Это был редчайший образец сексуального маньяка — маньяк-женщина. То, что Костя по наивности посчитал итогом их первой брачной ночи, на самом деле оказалось лишь ее прелюдией. Добрые люди давно проснулись и занимались своими повседневными делами, когда Килька наконец добилась того, чего хотела. Однако чувство удовлетворения она выразила более чем странно: в буквальном смысле изгрызла жениха. Даже матерые рецидивисты, месяц назад напавшие на Костю, не смогли причинить его внешности такого ущерба. Поза, в которой они в тот момент находились, не позволяла Косте обороняться руками, оставалось только бодаться.

Что-что, а возбудить в мужчинах ненависть Килька умела.

Должность, на которую назначили Костю, в отделе считалась самой никчемной и не престижной, но в то же время и самой хлопотливой. Завалив работу в первый же месяц, он уже никогда не мог с ней расхлебаться. Поток захлестывающих его бумаг был сродни зыбучим пескам — любая попытка выбраться из них только ускоряла падение в бездну. Очень скоро Жмуркин стал посмешищем всего управления и всеобщим козлом отпущения. Не было такого совещания, а проводились они не реже пяти раз в неделю, на котором полковник Быкодеров не распекал бы его самым строгим образом. Жалкие попытки самозащиты всегда жестко пресекались. Примерно раз в полгода против Кости фабриковалось новое уголовное дело, с которым его всегда любезно знакомили. Чаще всего это были набившие оскомину обвинения во взяточничестве, а изредка, для разнообразия, — совращение малолеток и незаконные валютные операции. Эти фальшивки, выглядевшие, впрочем, весьма правдоподобно, должны были, по мнению Быкодерова, на неопределенно долгий срок приковать Костю к колеснице его (Быкодерова, естественно) карьеры. А уж о том, как поддерживать младшего лейтенанта Жмуркина в состоянии перманентной ненависти, начальник отдела заботился лично.

Костю доставали по мелочам и по-крупному. Все положенное по праву перепадало ему в последнюю очередь или вообще не перепадало. Отпуск Косте назначали на ноябрь или февраль, но путевками в ведомственные санатории обделяли даже в это глухое время. Регулярно, раз в неделю — в субботу или воскресенье, — он попадал в состав так называемой «опергруппы», обязанной выезжать на все малые и большие происшествия. Там его часто использовали вместо служебной собаки — первым пускали в квартиру, где укрывался вооруженный кухонным ножом или двухстволкой свихнувшийся алкоголик, только что расправившийся со своей семьей. Трупы в морг приходилось сопровождать исключительно Косте. (На первых порах — пока не выработалась привычка — по прибытии в это почтенное, но не весьма привлекательное учреждение сопровождающего от сопровождаемого можно было отличить только по наличию форменной одежды да слабым признакам сердечной деятельности.)

Беда была еще в том, что, по меткому замечанию одного ветерана, милиционер из Кости получился «как из дерьма пуля». Для этой деятельности он не подходил ни характером, ни складом ума. Кое-как научившись орать на людей и даже бить их, он всякий раз после этого долго изводил себя муками совести. На работу он шел, как на Голгофу, а каждого понедельника дожидался с содроганием. Иногда Костя даже жалел о том, что предпочел службу заключению. Отбыв срок, он давно бы уже вышел на волю.

Зато органы процветали, как никогда раньше. И зарплату подняли, и штаты дополнительные ввели, а к Олимпиаде и чрезвычайные права подоспели. Лучшие артисты страны пели, плясали и придуривались на их профессиональных праздниках. Даже другая всесильная контора, призванная денно и нощно блюсти государственное спокойствие, ничего не могла поделать с бравой милицией.

Не находил Костя успокоения и в семейной жизни. Килька, манкируя все иные супружеские обязанности, тем не менее регулярно экспроприировала мужнину зарплату и не менее регулярно (то есть еженощно) принуждала его ассистировать в своих нимфоманских забавах. Днем она изменяла ему с Быкодеровым и со всеми другими мужчинами, на это согласными.