Юрий Брайдер - Жизнь Кости Жмуркина

Первое, что он сделал, спустившись на набережную, — купил у спекулянта пачку дорогих американских сигарет, хотя раньше, кроме «Беломора», ничего не употреблял.

Здесь, прямо напротив Дома литераторов, прогуливалось у моря немало участников, семинара. Вершков прокомментировал это обстоятельство так:

— Писателей развелось — камню негде упасть.

Вскоре за нашими героями увязался Гофман-Разумов, у которого на плече висела спортивная сумка.

— Пойдемте на пляж, — предложил он. — Искупаемся.

— Разве дристунам позволено купаться? — холодно осведомился Вершков. — Вдруг у тебя дизентерия? Есть же, в конце концов, какие-то санитарные нормы.

— У меня все прошло, — заверил его Гофман-Разумов. — Пищеварение наладилось. И стул нормальный.

— Если стул нормальный, тогда совсем другое дело. Можешь даже выпить с нами. Я угощаю.

— Тьфу-тьфу-тьфу! — Гофман-Разумов даже в сторону отшатнулся. — И не предлагай даже! Нельзя нарушать режим! Я же самому себе поклялся вести здоровый образ жизни!

— Ну и веди его! — отрезал Вершков. — Только подальше от нас.

В том месте, где набережная расширялась, принимая в себя спускавшуюся с гор улицу (ту самую, которую из чувства самосохранения должны были выбрать Вершков и Жмуркин), под руку с Элеонорой Кишко прогуливался Топтыгин, облаченный в украшенную газырями лохматую хламиду и круглую войлочную шапочку. Аналогичные псевдонациональные костюмы продавали тут же, прямо с рук.

— Самый глупый из вас купит полный доспех бухарского еврея, — внятно процитировал Вершков.

Некоторое время они следовали за этой парочкой, сосредоточив внимание на изящной корме Элеоноры.

— Она тоже сочиняет? — поинтересовался Костя.

— А ты думал!

— Ну и каково?

— Я бы за такое расстреливал. С предварительным изнасилованием, конечно… Сопли, слезы, сантименты и целый воз социального оптимизма. А стиль! Куда там мадам Чарской или графу Салиасу. Сразу видно, что ей руку Топтыгин ставил. Между прочим, она свои опусы ему посвящает.

В голове Жмуркина, ясной уже без малого два часа, мигом родился стихотворный экспромт:

С морды девка хоть куда.

Задом тоже вышла.

Жаль, что держишь ты в руках

Не перо, а дышло.

— «Тройка с минусом», — поморщился Вершков. — Хотя суть дела выражает… Ах, оторва, ведь специально задницей крутит! Возбуждает в мужчинах самые низменные страсти! Ничего, я ей сейчас настроение подпорчу…

— А стоит ли? — засомневался Костя, у которого зазывная походка Элеоноры вызывала чувства скорее возвышенные, чем низменные.

— Ты ее не жалей. Она тебя на обсуждении не пожалеет. Та еще штучка… Элеонора Дмитриевна! — сладким голосом пропел Вершков. — Вас Катерина Карловна просила зайти. Безотлагательно. У нее там, похоже, инвентаризация начинается.

Кишко ничего не ответила, а только ускорила шаг, увлекая за собой Топтыгина, послушного в ее руках, как дрессированный медведь, у которого в нос вдето стальное кольцо. Слова Вершкова, похоже, действительно уязвили ее.

— Обиделась… В чем соль, объясни, — попросил Костя.

— Жуткая история, — понизил голос Вершков. — Из серии «Рабы двадцатого века».

Оказалось, что в свое время Элеонора Кишко умудрилась за счет ТОРФа вставить себе новые зубы. Влетела эта затея в копеечку, однако пассии самого Топтыгина Верещалкин отказать не посмел.

И все было бы ничего, если бы мстительная Катька, Элеонору люто презиравшая (когда это две медведицы могли ужиться в одной берлоге?), не подставила ее новые зубы на учет в графу «основные средства», где числились пишущие машинки, телефонные аппараты, настольные лампы и другое более мелкое имущество.

Так и было записано в амбарной книге:

"123. Звонок электрический — 6 шт.

124. Зеркало настенное — 2 шт.

125. Зубы искусственные — 1 комп.".

Отныне во время любой инвентаризации, как, плановой, так и внезапной, Элеонора обязана была демонстрировать счетной комиссии свой жевательный аппарат. Само собой, что это весьма ущемляло ее самолюбие.

Более того, Элеонора попала в поистине рабскую зависимость от ТОРФа. Выйти из объединения она могла только при условии сдачи зубов на склад или возмещения их полной стоимости, весьма и весьма немалой. В случае ликвидации ТОРФа, согласно уставу, ее зубы вместе с другим имуществом выставлялись на аукцион, где их мог купить кто угодно.

Мало людей на свете знают свою истинную цену. Элеонора знала это хотя бы частично.

Уже на подходе к рынку, считавшемуся центром города, им встретился молодой многообещающий автор, прибывший на семинар откуда-то из болот Васюганья. Фамилия у него, как помнилось Косте, была какая-то опереточная — Завитков.

Поскольку Вершков относил к своим землякам всех граждан страны, проживающих за Уральским хребтом, Завитков получил предложение влиться в их компанию.

— Мужики, а сколько вам лет? — спросил Завитков, с непонятной тревогой всматриваясь в лица старших товарищей.

— Под сорок, — ответили ему.

— Мне двадцать пять. А ведь рожи у нас одинаковые.

Говоря так, Завитков имел в виду вовсе не горящие взоры, романтическую бледность и некоторую отрешенность, свойственные творческим личностям, а наоборот — отечность мягких тканей, нездорово-серый цвет кожных покровов и тусклые глаза — что свидетельствовало о вполне определенных склонностях.

— Так что же? — подбоченился Вершков. — Чем ты недоволен? Не все пьяницы — писатели, но все писатели — пьяницы. Я, конечно, говорю о настоящих писателях. Можем с тобой поспорить.

Слегка ошалевший от такого заявления Завитков стал перечислять фамилии писателей, по его мнению, достойных называться настоящими.

По мере поступления новых кандидатур Вершков загибал пальцы на руке и авторитетным тоном сообщал: «Умер от белой горячки… Застрелился на почве депрессии… Замерз под забором… Скончался в трактире… Утопился… Хлестал до последнего дня жизни… Бросил пить на восьмом десятке лет, ударившись в богоискательство… Повесился… Страдал тяжелейшими запоями… Мало того, что пил, да вдобавок еще баловался морфием… Цирроз печени… Убит сожительницей во время совместной попойки… Постоянно пил втихаря, запираясь в кабинете…»

— Значит, у меня все еще впереди, — сказал Завитков, выслушав этот длиннейший мартиролог. — Успею и застрелиться, и повеситься, и заработать цирроз печени.

— Так чего же мы ждем! — воскликнул Вершков. — Не уроним славных традиций старшего поколения!

Все окрестные рестораны были уже переполнены под завязку. Столик им удалось найти только в каком-то полуподвале, расположенном на задворках рынка, вблизи от рыбных рядов, о чем постоянно напоминал весьма специфический запах.