Эдуард Скобелев - Катастрофа

— Некоторые уверяют, ваше превосходительство, что у вас нет стратегии.

Такибае снова присел к огню, хотя в помещении, несмотря на раскрытые окна, было невыносимо душно.

— Ублюдки, — сказал Такибае. — У них у всех фальшивые биографии. Я знаю, сплетни распространяет Оренга. Он всего-то и умеет, что интриговать да портить воздух… Его следовало бы давно повесить за присвоение государственных средств… Нет, у адмирала Такибае прекрасная стратегия, и она приведет к победе!.. Миротворцы, — он погрозил кулаком в пространство, — миротворцы чаще всего доводят дело до войны!.. Они убеждают меня, что я гений, и я бы, конечно, поверил, если бы «гений» в моем восприятии не был синонимом «придурка»… Когда я разгоню кретинов и кляпом позатыкаю им рты, я построю психиатрическую больницу. Вместо музея и пантеона. Я созову конференцию для выработки хартии личных прав… Демагоги давно бы перевелись, не будь в наличии трибун и бумаги. Я снесу повсюду трибуны и брошу клич: «Экономьте бумагу, мы на ней печатаем деньги!..»

— Речь идет не о демагогах, а об оппозиции, ваше превосходительство.

— Ах, оппозиция?.. Я позволяю ей болтать сколько угодно. Пока они болтают, они не побьют нам стекла. Если же мы их зажмем, они начнут создавать боевые подпольные группы… Поверьте, на Вококо было бы тихо, как в брюхе мертвеца, если бы мне не навязали посторонней воли… Проблемы образуют круг, и это называется жизнью… Как в меланезийском анекдоте, придуманном англичанами. Муж не принес домой денег, сказав, что потерял их в прореху. Дура-жена заштопала все его карманы. В следующий раз муж опять явился без денег. Жена опять извлекла из подушечки иглу, хотя подруга ей объяснила, что речь идет о глотке или о ширинке…

Неладное с адмиралом творилось. Он словно побледнел и покрылся испариной. Глядя на него, лишившегося былого нимба, я подумал, что, вероятно, все политические деятели, лишенные власти, производят жалкое впечатление. И еще о том, что плохой политик, подобно плохому поэту, легко теряет вдохновение. Несколько дней осложнений в государстве, пусть даже и созревшем для кризиса и переворота, не могли так изменить человека, у которого были твердые принципы…

Такибае внезапно вскочил со своего места. Глаза его блуждали. Руки вцепились в телефонную трубку.

— Стенографиста! — он возбужденно заходил по залу, на секунду приостановившись только перед рыцарем в серебряных доспехах. — Все выдающиеся деятели, мистер Фромм, одарили потомков мемуарами, над которыми пыхтели, конечно, нанятые люди… Время не позволяет предаваться сразу многим страстям. Я лично составлю политическое завещание…

Бесшумно вошел стенографист, тщедушный рыжий европеец в голубом костюме, похожем на лакейскую ливрею.

— Я хочу добра всем людям, — продиктовал Такибае, глядя за окно поверх линии горизонта. — Они не знают, в чем заключается добро, и это — причина трагедий. Никому нельзя слишком широко разевать рот: в момент, когда голова ближнего поместится в открытую пасть, произойдет заглатывание. Любой из людей может быть хищником. Так называемые революционеры — хищники: они хотят проглотить порядок… Лично я, адмирал Такибае, никогда не стремился к тоталитаризму, допуская субкультуры. Для японцев я разрешил построить синтоистский храм… Зачеркните все!.. Нет, оставьте, мы продолжим завтра, а сейчас зовите секретаря, я подпишу билль об амнистии по случаю юбилея. Народу возвестят об этом во время праздника… Обычно в день коронации или какой-нибудь годовщины выпускают мелких воришек. Я иду дальше, я освобождаю тех, кто просидел пять и более лет.

— Но это все опасные преступники! Они внесут дополнительную смуту!

— Нет-нет, мистер Фромм, не отговаривайте меня, — замахал руками Такибае, — все уже согласовано с Атангой. Он считает, что эти элементы усилят стабильность. Каждого третьего он готов взять в полицию. Представляете, освобождение с предоставлением отличной работы?

Он засмеялся. А я подумал, что песенка адмирала уже спета, если он с восторгом принимает решения, подтачивающие его власть.

Появился секретарь. Положил на стол кожаную папку, раскрыл ее, подал золотое перо. Адмирал Такибае церемонно уселся, подвигал локтями, пристраиваясь.

Секретарь, следивший за движениями адмирала, решительно кашлянул:

— Ваше превосходительство, вы подписали не своим именем!

— Да-да, — смутился Такибае, — вы верно заметили, мой друг. Кажется, я слишком глубоко задумался… Надо переписать последнюю страницу.

— Но мы не успеем, ваше превосходительство. По вашему желанию всех машинисток давно отпустили на карнавал.

— Тогда пусть с помарками, — капризно сказал Такибае. — В конце концов, вот вам моя собственная подпись. И дата рядом…

— Тут надо только переправить две первые цифры, иначе мы ошибемся на тысячу сто лет…

Когда мы остались вдвоем, Такибае вздохнул:

— Голова идет кругом. Право, и не помнишь, когда живешь. Все времена перемешались. И пламя в камине совсем угасло…

Он принялся подкладывать дрова, но хилое пламя затрепетало, забилось и совсем исчезло.

— Огонь должен разгореться снова. Из углей, которые остались.

Он встал на колени и принялся дуть, гоняя пепел. Когда огонь пробудился, Такибае рассмеялся до слез:

— Это знак, мистер Фромм, это добрый знак! Сейчас нам трудно, но мы посрамим своих противников!

Отворилась дверь — шумно отдуваясь, вошел Сэлмон.

— Пишете мемуары?

— Почему без доклада? — нахмурился Такибае.

— Милый друг, — Сэлмон плюхнулся в кресло, широко расставил жирные колени. — Милый друг, вы лично разрешили мне, послу Сэлмону, входить к вам в любое время без доклада!

— Ах, да, — смутился Такибае, — помню, помню. Мы были вместе с полковником Атангой…

Даже дышать стало трудно, столько, кажется, поглощал воздуха этот Сэлмон. И не просто поглощал воздух, предназначенный для других, — вокруг него тотчас образовывалось биополе наглости и коварства.

— Вы были на Вококо?

Я кивнул, ощущая на себе настороженный и даже ненавидящий взгляд.

— С какой целью?

— Ему, как писателю, интересно, — подсказал Такибае.

— Предпочитаю умных врагов глупым друзьям. Знаете ли вы, ваше превосходительство, как далеко могут заходить интересы облагодетельствованного вами журналиста?

— Что вы имеете в виду?

— Мистер Фромм имел встречи с коммунистическим агентом Око-Омо и не торопится сообщить вам подробности.

— Мистер Фромм писатель, его интересует философия людей и их поступков. Я убежден, что его встречи не представляют для нас никакого интереса. Музыкант слышит музыку там, где мы слышим всего лишь скрип колес или шум прибоя.

— Как угодно. Но не сложится ли у некоторых ваших друзей впечатление, что вы добиваетесь закулисной сделки?