Лазарь Лагин - Атавия Проксима

– Может быть, рехнулся, а может быть, он и нарочно так нас омолодил.

– Какой же ему расчет нарочно сбивать полицию с толку?

– Очень может быть, для того, чтобы нас не поймали.

– Уж так он нас любит?

– Он себя любит. Теперь его фамилия во всех газетах. Шутка ли, человек, который сообщил о виновниках такого взрыва! А объяви он наши настоящие приметы, нас бы сразу арестовали, стали бы допрашивать, а мы бы вдруг доказали, что были во время взрыва далеко от Кинима, и тогда бы он погорел со своей сенсацией… Но это, впрочем, только мои догадки. А вообще удивительно, в высшей степени удивительно… А вам не кажется, многоуважаемая фрау Гросс, что даже при наших приметах нам следовало бы подумать насчет линии нашего дальнейшего поведения?

– Очень даже следовало бы, многоуважаемый профессор.

– Тогда давайте думать.

Но сколько они ни размышляли, ясно было одно: как ни неприятно пользоваться гостеприимством этого Наудуса, а другого выбора у них нет до конца карантина. Во-первых, потому, что Наудус знал, что они во время взрыва были где-то далеко на севере от Кинима; во-вторых, потому, что у кого бы они ни попытались найти себе приют в Кремпе, обязательно к ним отнесутся, как к иностранцам, с очень большим подозрением, и в-третьих, и это было, пожалуй, самым решающим, – Кремп после бомбежки вступил в полосу жесточайшего жилищного кризиса.

Вот и утверждайте после этого, что нет на свете везения! Грехэм, тот самый, которого Прауд и Дора спасли вместе с его детишками от огня, оказался не больше и не меньше, как помощником начальника бюро найма велосипедного завода. Ему ничего не стоило устроить их обоих на работу.

– Посмотрим, – сказал он, когда они помогали ему втаскивать обратно вещи в уцелевшие от пожара комнаты. – Если на ваше счастье сегодня убило бомбами кого-нибудь с нашего конвейера, то вы можете считать себя уже на работе… Надеюсь, вы не коммунисты?

– Что вы, господин Грехэм! – воскликнула Дора.

– Политика не для меня, – успокоил его Прауд. – Политика – грязное дело.

– Потому что, – продолжал Грехэм, – насчет чего у нас на заводе строго, так это насчет коммунистов. Я уверен, что вы не захотите подвести человека, который делает для вас доброе дело.

– Можете быть совершенно спокойны, господин Грехэм. Я всегда держусь подальше от политики.

Погибло даже не двое, а трое рабочих. Вакансий хватало.

Утром следующего дня Бенджамен Прауд и Дора Саймон были приняты на работу по записке Грехэма, который не явился на службу, потому что был занят похоронами жены и устройством своих домашних дел.

Их соседями по конвейеру оказались: справа – невеста Наудуса – Энн, слева – Бигбок, Карпентер и четырнадцатилетний отчаянный остроносый паренек с очень хитрыми глазами – сирота по имени Гек. Его отца в декабре прошлого года обварило насмерть в заводской литейной.

– Говорят, это вы как раз и спасли для цивилизации Грехэма? – ядовито осведомился во время обеденного перерыва Карпентер, обращаясь к Прауду.

Прауд молча кивнул и сделал вид, будто целиком поглощен своим завтраком. Назвать обедом бутерброд с тоненьким ломтиком сыра было бы непростительным преувеличением.

– Слезы умиления душат весь наш конвейер, – продолжал Карпентер в том же тоне. – Мы так привыкли, что именно Грехэм выгоняет нашего брата с работы и науськивает на нас заводских сыщиков, что нам просто страшно подумать, как бы мы перенесли его преждевременную кончину.

– Слушайте, дружок, – миролюбиво отозвался Прауд, быстро разделавшись с бутербродом. – Я так долго мотался без работы, что мне не хотелось бы омрачать первый день моего человеческого существования ненужными перебранками.

– Предположим, – сказал Карпентер.

– Во-вторых, мне рассказывали, что вы вчера спасли от огня не только свой собственный двенадцатиэтажный хрустальный дворец.

– Предположим.

– Не думаю, чтобы вы кидались в огонь, руководствуясь исключительно списком членов вашей профсоюзной организации.

– Это он вам тоже сказал?

– Кто?

– Грехэм.

– Насчет чего?

– Насчет нашей профсоюзной организации.

– Вот насчет чего он мне не сказал, – протянул Прауд, не спеша расстегивая и засучивая рукава комбинезона, – так это насчет того, что мне будет, если я кому-нибудь набью морду.

– Если мне, то ничего не будет… Со стороны администрации, конечно.

– В таком случае, – пробурчал Прауд и стал отворачивать рукава, – я должен сказать, что у вас отвратительный характер.

– Это мое слабое место. Почему же вы не набиваете мне морду?

– Устал. Этот конвейер с непривычки здорово размаривает.

– Несерьезная причина.

– Ну, передумал.

– Вот это серьезно. Что же, будем знакомиться?

– Пес с вами, давайте знакомиться. Меня зовут Прауд. Бен Прауд.

– Знаю. А меня Карпентер. Имя у меня редкое: Джон.

– Подумать только! – в тон ему отвечал Прауд. – Впервые в жизни встречаюсь с таким редким именем. Буду ценить.

– То-то же, – улыбнулся Карпентер. – Хотите хлебнуть пива?

Он протянул ему банку, и Прауд с наслаждением сделал несколько глотков.

– Теперь надо закусить, – сказал Карпентер. – После вашего обеда рекомендуется закусить.

– Пожалуй, – Прауд без церемоний взял предложенный Карпентером бутерброд с куском холодного мяса. – А знаете, у нас могла получиться с вами жестокая потасовка. Но я резервирую за собой это право. Так и знайте.

Он достал из кармана ножик, разрезал бутерброд Карпентера на две части и большую предложил Доре.

– Скажите дяде Карпентеру спасибо.

– Спасибо, не хочется, – сказала Дора.

– Не врите! – рассердился Прауд. – Вам очень хочется. С одним вашим бутербродом вы не дотянете до конца смены.

– Спасибо! – повторила Дора и стала медленно-медленно жевать бутерброд.

– Давно знакомы? – спросил Карпентер у Прауда.

– С кем?

– С Дорой.

– Давно, – сказал Прауд. – Со вчерашнего утра.

Заверещал звонок. Обеденный перерыв кончился. Новые знакомые поспешили к конвейеру.

Когда явился «для очень важного сообщения» директор столичной сейсмической станции профессор Переел Ингрем, сенатор Мэйби велел передать ему, что у него имеются сейчас заботы поважней, чем теоретические рассуждения о землетрясениях, тем более уже совершившихся. Он имел в виду чуму и то, что уже скоро сутки, как прервалась всякая связь со всеми военными базами, соединениями и флотами за рубежом, и что до сих пор неизвестно, как разорвались в союзных странах посланные вчера вечером ядерные снаряды и началась ли там, наконец, война.

Человек исключительной напористости, несмотря на более чем почтенный возраст, Ингрем все же не ушел, пока не добился аудиенции. Мэйби с редкой для него учтивостью выслушал профессора и посоветовал обратиться с подобными сенсациями к любому из издателей бульварной литературы и не мешать людям заниматься государственными делами.