Ира Андронати - Малой кровью

Упало дерево.

Это что же они, штурмовую башню собрались строить?..

Потом он переполз на противоположную сторону площадки и стал смотреть, что происходит там.

Лес подходил здесь к самым развалинам крепости — вернее, к фундаменту, заросшему диким козлятником и крапивой, — камень стен и построек был куда-то вывезен, и явно не вчера. Стрелять чапам с этой стороны было бы трудно, а вот те черные ребятки наверняка подкрадывались по кустам.

Рискнув, он приподнялся на уровень края парапета, просунул зеркальце за стену и постарался рассмотреть то, что происходит под самой башней.

Вроде бы ничего. Но на стене, легонько раскачиваясь, чисел на веревке перегнутый в пояснице труп черного. Ага, подумал Серегин, прячась, лазают они, как альпинисты: вбивают клинья, страхуются… Нет, не вбивают — ввинчивают. Между кирпичами. Иначе бы мы услышали — ночью.

Все, терпеть жару больше не было сил, Серегин скользнул вниз, под площадку, и там с трудом отдышался. Толстый камень берег еще холод ночи.

Но что же они собрались строить?..

Он съел оранжевую таблетку для бодрости и запил ее глотком коньяка. Почти сразу пробило потом. Он знал, что никакой реальной бодрости не наступит, но хотя бы пропадет вот эта мерзкая вязкость в мыслях…

Он зевнул, потом еще и еще. Это не спать хотелось, это таблетка начинала действовать. Док Урванцев говорил, что таким способом организм насыщает себя кислородом. Чтобы в этом кислороде сжигать гликоген. Или глюкоген?.. Во рту появился специфический привкус — будто недавно поел баранины. Надо бы закинуться рационом, сообразил Серегин. Он нашарил плитку, откусил кусок и стал жевать. Можно заработать огромные деньги, думал он лениво, продавая на Земле эти рационы как средство для похудания… Потом ему захотелось сделать еще несколько глубоких вдохов. И наконец чуть-чуть изменились цвета: у черного появился отчетливый зеленый оттенок.

Теперь часа три не будет хотеться спать.

Интересно, подумал Серегин, изнутри башня черная, а снаружи белая, как выгоревшая кость. Он протянул руку, поскоблил камень.

Потом все понял.

Они запасают дрова. Потом приволокут их к башне, сложат на первом этаже в большую кучу — и подожгут. Башня сработает как печь с трубой…

Так уже было когда-то. И, вероятно, не один раз.

Первым позывом было — смыться. Этот черный хрен на веревке, до него метра четыре, не больше… костыль в стене… спуститься, в кусты — и в лес. В конце концов, не защищать эту башню он сюда перся… да и вообще она никому на хрен не нужна.

Но в лесу у чапов будет преимущество. Многие из них — просто прирожденные охотники. Ты его не заметишь, пока не наступишь. А главное — днем в замок не пробиться. Все равно нужно где-то дождаться ночи. Дождаться, когда за тобой охотятся.

Да и снимут его легче легкого, пока он будет спускаться. Увидят и снимут.

Он стал прокручивать в уме варианты, стараясь быть умным и спокойным, и оказалось, что отход нереален, что заперт он тут прочно, и единственный способ сберечь целостность шкурки — это оборонять башню, как будто она — его маленький персональный Сталинград. Оборонять хотя бы до ночи, а вот уже ночью можно думать и о дороге домой…

Он зря подумал этими словами, потому что сразу сдавило горло.

Кливлендский лес. Большой Лос-Анджелес.

26. 07. 2015, 08 часов 15 минут

Их было действительно двое: всадник и лошадь. Дядька в зеленой униформе: рейнджер, лесник по-здешнему…

Юлька расслабилась — до дрожи.

Ну ты и дура, сказала она себе. Ясно же было, что копыта…

Она с огромным трудом дождалась, пока рейнджер проедет под ней и удалится на достаточное расстояние, — и уже не в силах терпеть помочилась на землю с большой высоты, присев на сук, придерживаясь одной рукой за домик. Потом залезла обратно, начала собираться — и замерла.

Снова напала сонливость… как будто вдохнула усыпляющего газа…

И одновременно мысль: а куда дальше? Что делать?

Оставаться здесь? Сколько? Час, два, три? До вечера? Предположим, до вечера… А потом?

Ведь были какие-то планы…

Но все смывалось подкатившим вдруг необоримым желанием уснуть.

И она уснула во внезапном холодном испуге — как будто провалилась под лед. На этот раз ей ничего не снилось.

Почти месяц назад: Санкт-Петербург, Россия.

Начало июля

До сих пор все визиты к «дедушке» и «бабушке» проходили сугубо частным порядком. Когда Адама слишком долго носили где-то черти, Вита подхватывала ребенка, цепляла на него, кроме обычной одежки, молодежную шапочку-»мохнатку» (что-то вроде круглого патлатого парика с огромным козырьком) — и волокла к маме.

В кои-то веки у Лионеллы Максимовны появилось родное существо, которое можно кормить!

Кешка ел все: закуску, первое, второе, добавку, третье, десерт, добавку, фрукты, тортик и еще вон тот пирог с вишшшней. Пирог — это святое, хотя вишня, к неподдельному маминому огорчению, была, как правило, мороженая. Кеша лопал, а мама жалостливо любовалась вечно голодным ребенком и на все Виткины «он всегда так трескает, у него внутре конвертор, полчаса побегает и опять голодный», — снисходительно роняла: «Рассказывай, как же! С вашей невозможной безответственностью не то что ребенка — даже котенка нельзя заводить». И не ойкала при этом испуганно — как бы от бестактной оговорки, — потому что Кеша отчетливо различал себя и земных котят, от которых искренне балдел, как от живой заводной игрушки.

А еще мама страшно жалела, что Кеша попал к дочери уже сравнительно большим. Потому что, по ее словам, когда она, Витка, была совсем-совсем маленькой, беспомощной, все такое крохотное, чуть не полупрозрачное и целиком зависит только от мамы… Это, говорила Лионелла Максимовна с сияющими глазами, незабываемо!

Вита молча не соглашалась. Во-первых, соотнести возраст маленьких людей и эрхшшаа пока еще толком не удалось. А во-вторых, безотносительно научных выкладок, выращивать Кешу по сравнению с человеческим младенцем — одно удовольствие. Одно непрекращающееся удовольствие (от которого иногда смертельно хочется отдохнуть в таком месте, где самое болтливое существо в округе — это рыба).

Так вот возвращаемся к сугубой прозе жизни. Никаких пеленок, памперсов, грудного и искусственного вскармливания, а также отказов от оного. Никакого беспричинного, точнее, необъяснимого плача и болезней, до одури пугающих невразумительными симптомами. Кеша никогда не ушибался, не глотал вредных предметов, не грыз книжки, не выпадал из окон и даже не подозревал о существовании колясок, тем более переворачивающихся. Он никогда не лазил в розетки, не рисовал на стенах, не ломал сложно устроенные предметы… Правда, последние он разбирал. В том числе и очень сложные. Рекордом безусловно следует считать разборку пианино, причем ни Вита, ни ее мама так и не смогли понять двух необъяснимых вещей: каким образом Кеша надолго остался без присмотра и как, черт побери, он разобрал эту немецкую хреновину, что ни одна струна даже не пискнула!