Аластер Рейнольдс - Ковчег Спасения

Объединившийся установил связь сознаний, лишь когда подошел почти вплотную.

(Что ты здесь делаешь? Кто такой Производитель Работ?)

«Боюсь, это касается только Закрытого Совета. Все, что я могу тебе сказать — мы со Скейд здесь, и это касается безопасности всех Объединившихся. Эта комета одна из наших, если вы еще не поняли».

(В вашем сигнале бедствия говорилось, что сюда прибыло трое. Где корабль, на котором вы прилетели?)

«Это довольно сложная история».

Ремонтуа попытался проникнуть в сознание Объединившегося — передать воспоминания было бы намного проще — но нейронная блокада Присоединенного оказалась надежной.

(Просто расскажи.)

«Мы прилетели с Клавейном. Он угнал корвет».

(Зачем?)

«Не могу сказать. Мне придется рассказать, что представляет собой эта комета».

(Попробую догадаться. Это касается Закрытого Совета.)

«Ты понимаешь, на что это похоже».

(Куда он направил корвет?)

Ремонтуа улыбнулся. Продолжать игру в кошки-мышки нет смысла.

«Вероятно, внутрь системы. Куда же еще? Он не собирается возвращаться в Материнское Гнездо».

(Как давно это произошло?)

«Более тридцати часов назад».

(Ему потребуется меньше трехсот, чтобы достигнуть Йеллоустоуна. Тебе не пришло в голову предупредить нас раньше?)

«Я сделал все, что мог. У нас чрезвычайная ситуация… ранение с угрозой для жизни. К тому же, я долго уговаривал Производителя Работ, чтобы он позволил послать сигнал в Материнское Гнездо».

(Чрезвычайная ситуация?)

Ремонтуа махнул рукой назад, на небольшую впадину рядом с деформированным и вспученным участком поверхности — вход в комету, где их встретил Производитель Работ.

«Я уже сказал, что Скейд ранена. Думаю, ее надо как можно скорее доставить в Материнское Гнездо».

Ремонтуа пошел вперед, указывая дорогу. Корабельные орудия по-прежнему целились в него, готовые в любой момент оставить на его месте миниатюрный кратер.

(Скейд еще жива?)

Ремонтуа покачал головой.

«Нет. В данный момент — нет».

Клавейн выходил из искусственного сна, пробираясь через образы разрушенных зданий и песчаных бурь. Это был смутный момент, похожий на подгонку системы — когда заново соотносишь себя с окружающей обстановкой, а недавние воспоминания возвращаются на то место, где должны находиться. Клавейн вызвал в памяти сессию Закрытого Совета и полет на комету Скейд, затем встречу с Производителем Работ и то, как узнал о секретном флоте, явно предназначенном для эвакуации. И наконец вспомнил, как угнал корабль и направил его внутрь системы на полной скорости.

Он все еще находился на борту корвета, в кресле первого пилота. Пальцы прошлись по панели тактильного контроля, вызывая дисплеи. Экраны возникли вокруг, открываясь и зажигаясь подобно цветкам подсолнуха. Клавейн не настолько доверял кораблю, чтобы общаться с ним через имплантанты, так как Скейд могла установить блокирующие программы в систему управления. Пока на это не похоже, звездолет подчинялся беспрекословно, но незачем рисковать понапрасну.

Экраны-подсолнухи запестрели колонками показателями состояния и схематическими изображениями многочисленных корабельных подсистем, которые сменялись с безумной быстротой. Клавейну оставалось лишь наращивать скорость собственного восприятия, пока каскады образов не начали двигаться спокойнее — настолько, что символы стали легко опознаваться. Здесь были текущие технические показатели и отчеты о повреждениях, полученных во время старта — в общем, ничего угрожающего. На других отражались результаты анализа тактической ситуации в огромном объеме космического пространства. Клавейн изучал пиктограммы и комментарии, определяя местоположение кораблей Объединившихся и Демархистов, беспилотных аппаратов, блуждающих мин и крупных объектов в непосредственной близости от корвета. На расстоянии трех светочасов шло крупное сражение, но больше ничего не обнаружилось. Материнское Гнездо тоже не проявило никакой активности. Это не означало, что его действия не вызвали никакой реакции. Данные, которыми располагал Клавейн, были получены с пассивных датчиков и в ходе прослушивания коммуникационных сетей системы. Использовать активные сенсоры было рискованно: это означало открыть местонахождение корвета любому, кому взбредет в голову посмотреть в нужном направлении. Но пока все обошлось.

Клавейн улыбнулся, пожал плечами и сразу же вспомнил о сломанном ребре. Боль притупилась, так как перед сном он озаботился надеть «кирасу». «Кираса» создавала в местах повреждения слабые магнитные токи, ускоряя сращивание костных тканей. Но дискомфорт все еще ощущался, и это доказывало, что побег не был плодом воображения. Кроме того, на тыльной стороне ладони красовался пластырь в виде заплаты — лезвие пьезо-ножа лишь чудом не задело кость. Но эта рана была обработана и почти не болела.

Итак, он это сделал. Был момент, когда Клавейн, заново знакомясь с реальностью, заполняя туманную пустоту в голове, осмелился сделать одно предположение — что воспоминания недавних событий возникли только из серии беспокойных снов. От таких страдает каждый солдат, у которого сохранились хотя бы следы совести; каждый, кому довелось пережить достаточно войн и получить достаточно богатый опыт, чтобы знать: действия, которые кажутся правильными, со временем могут оказаться по сути своей ошибочными. Но он прошел через это, когда предал своих. Этот поступок был именно предательством, и чистота помыслов не имела значения. Скейд и Ремонтуа доверили ему важнейшие тайны, а он обманул их доверие.

На самом деле, Клавейну было некогда оценивать свое предательство по шкале дальновидности — разве что весьма поверхностно. Он увидел флот и понял его предназначение — и знал, что с этой секунды есть только одна возможность сбежать. Угнать корвет, причем именно в тот момент времени, когда это было сделано. Стоило протянуть, допустим, до возвращения в Материнское Гнездо — и Скейд, несомненно, обнаружила бы его намерения. Она уже что-то подозревала, но ей требовалось время, чтобы пробраться сквозь нетривиальную архитектуру его сознания с архаичными имплантантами и полузабытыми протоколами неврологического интерфейса. Скейд не должна была получить это время.

Он сделал это — хотя знал, что, возможно, больше никогда не увидит Фелку. Он не мог рассчитывать, что сохранит свободу — или хотя бы жизнь — после того, как началась следующая, самая трудная фаза побега. Если бы они успели увидеться напоследок! Нет, он даже не надеялся, что уговорит Фелку бежать вместе. А если бы и уговорил — как это осуществить? Но он позволил бы ей узнать о своих намерениях, не сомневаясь, что это останется тайной. И еще Клавейн знал, что она бы поняла, даже не согласившись, и не попыталась отговорить. И, может быть, ответила бы на вопрос, который у него так и не хватило смелости ей задать; вопрос, который возвращал во времена Гнезда Галианы и боев на Марсе — в то время, когда они впервые встретились. Может ли она быть его дочерью — вот что Клавейн хотел спросить. И знал, что она в состоянии ответить.