Олег Фурашов - Последний мужчина

Вдосталь поиронизировав над собой бестолковым, Загорцев обрёл боевое расположение духа и решил, что всё, что ни делается — к лучшему. С этим настроем он и прибыл к местам не столь отдалённым.

Нарушителя общественной нравственности доставили на окраину Котона — к небольшому четырёхэтажному особняку. В служебном помещении первого этажа, лицемерно называемом котонцами приёмным покоем (по меркам прошлого — настоящая дежурная часть), модник Крэк, успевший оправиться от фиаско и навести на себе и на одежде шик и лоск, завёл на Романа электронный формуляр.

По завершении формальности стиляга пояснил Загорцеву, что тому придётся задержаться в этом славном заведении до прибытия главного этика и трёх эксцессоров. Затем этик и пара роботов чинно и благородно препроводили Загорцева на второй этаж, в так называемый зал ожидания, захлопнув за ним звуконепроницаемую дверь.

Войдя внутрь, Роман обнаружил, что томиться в котонской тюрьме в ожидании прибытия высоких лиц ему придётся вовсе не в одиночестве: в зале находился пожилой узник. Незнакомец был небольшого роста — чуть выше обычного котонца, худощав и плешив. Он уже достиг преклонного возраста. Несмотря на лысину, незнакомец явно не принадлежал к представителям котонского социума. Едва взглянув на его обличье, Загорцев шестым чувством опознал в товарище по несчастью близкое ему существо. Наитие подсказало Роману, что перед ним некто, родственный и по происхождению и по эре появления на свет божий.

— Имперро!? — с внезапным восторгом извлёк он термин из какого-то полузабытого космополитического лексикона.

— О йес! — вскочив с дивана, с радостным придыханием заорал ему в ответ узник, тоже интуитивно опознав в новом сотоварище однопорядковое ему существо. — Имперро! Имперро туристо облико морале! О йес! Да! Да!..

Две истосковавшихся личности смаху идентифицировали друг в друге имперских людей. Они непринуждённо, искренне и без дипломатических условностей пожимали друг другу руки, хлопали по плечам, дружески обнимались и по-мальчишески без комплексов хохотали. Иногда смех стихал. Тогда они отстранялись, осматривали друг друга и вновь начинали счастливо хохотать. Старичок даже прослезился на радостях.

Со стороны их вполне можно было принять за рецидивистов, на свободе невыразимо истосковавшихся и по неволе, и по подельникам, и наконец-то, к взаимному удовольствию, одинаково осуждённых на пожизненное заключение.

— Вы, правда, имперский? — не веря удаче, повторял Роман. — Имперский?

— В натуре! Более имперского, чем я, не бывает, — отвечал ему старик, несколько картавя. — Да чего это мы на «вы» да на «вы»? Давай запросто — на «ты». Нас, имперских, осталось так мало, что все мы — братья.

— Давай на «ты», — легко принял, было, панибратство Загорцев.

Однако воспитание не позволило ему в дальнейшем удержать фамильярный тон в общении с престарелым мыслелобом.

— Ну, кто ты? Откуда? Как тебя зовут? — усадив соплеменника на диван и жадно его оглядывая, спросил ветеран мест не столь отдалённых.

— Я — Роман. Роман Загорцев. Профессиональный футболист. Жил в Семихолмске, на Барбате. Был женат. Имел двух детей. Плеймейкер центрального спортивного клуба армии и сборной Империи. Двукратный чемпион мира по футболу…

— …В Семихолмске…Сборной Империи…, — с непередаваемой самоотдачей и наслаждением внимал ему старичок, словно вдыхая в себя произносимые слова вместо кислорода.

И Загорцев вкратце рассказал земляку о себе, о семье, о заболевании, анабиозе и необычайном пробуждении. И о «проколе» с котонской худышкой. Тот его внимательно слушал и прервал только дважды. Сначала он недоверчиво уточнил:

— Двукратный чемпион мира?!..Гляди-ка ты! Не туфтишь? Чтоб наши обделали дразильцев? А сколько тебе, парень, лет?

— Тридцать два года. Две тысячи девяносто пятого года рождения.

— А-а-а…, — понимающе протянул собеседник.

Вторично он приостановил изложение рассказчика солидарным смешком, когда речь зашла о конфузе с котонской женщиной.

— Ну а вы? Расскажите о себе, — попросил слушателя молодой арестант, завершив исповедь.

— …Я? — точно проснулся старичок. И вздохнул: — Я…Хым-м…Я — Борис Абрамович Тверизовский. Великий имперский магнат. Отставной олигарх. Чай, читывал про такого в учебниках истории?

— Простите, нет, — смутился Роман.

— Хо! — удивился Тверизовский. И выругался: — Трах-тибидох! Не может быть!..Н-да… А было время — меня всякая собака знала. Может, ты плохо историю учил? У тебя, что по ней было?

— Четвёрка, — посинел от смущения Загорцев.

— Тогда ясно, — объяснил сам себе Борис Абрамович. — Ну, слушай сюда, как говорили в Адессе. Родился я середине века двадцатого. Я — великий комбинатор и детище Большого хапка, — и в подтверждение тезиса Тверизовский ну о-очень широко растопырил руки. — Первый имперский президент тогда декларировал: «Обогащайтесь и хапайте, кто сколько смогёт». Ну, я и хапанул, хлеще прочих. И не подавился. И не поделился. Через то мне и сделали трах-тибидох! — выругался он. — И в тюрягу хотели засадить. И в сортире замочить. Что и обидно. Ведь по-мужски на берегу договорились: а ну-ка, братва, потягаемся, кто больше хлебанёт и не забалдеет?…А мне же за то набили морду!

И как всякий подлинный революционер, желающий блага народу, — прослезился рассказчик от избытка чувств, — я был вынужден эмигрировать за рубеж. Вслед за Херценом и Процким. И начал я борьбу. И ждали бы меня великие свершения, если бы…если бы…, — внезапно потеряв величественную осанку, запнулся Борис Абрамович.

— Если бы не что? — участливо спросил его Загорцев, почувствовав по интонации старичка, что тот добрался до драматической страницы своей планиды.

— …Если бы не женщины, — прерывисто вздохнул Тверизовский. — Ведь чтобы я ни делал, чем бы ни занимался, в конечном итоге — всё ради них…

— О, как я вас понимаю! — всецело присоединился к нему Роман. — И что же? — нетерпеливо поторопил он «потрясателя мироздания».

— И надо же такому случиться, — посетовал тщедушный старикашка, — что на склоне лет я втюрился со страшной силой в одну неотразимую канашку. У неё ноги были — одна длиннее другой! Сто тридцать пять сантиметров каждая! Представляешь: сто тридцать пять! Даже у Дрианы Кленариковой были короче. Моя канашка была горячее, чем хот-дог — семь раз за ночь! Это было как…, — подыскивал и не мог подыскать уместных терминов для сравнения сладострастец. — Это…Ну…

— Эструс и либидональный гипертаксис, — подсказал ему сексуально грамотный спортсмен, окончивший институт физической культуры имени Ресгафта.

Уж в чём в чём, а в интимной сфере футболисты во все времена были в числе фаворитов. И от недостатка скабрезности, естественной в сугубо молодёжной мужской компании, они не страдали. Недаром в раздевалке армейцев бытовала шутливая поговорка: «Мы ребята боевые, любим щели половые!» Хотя в данной загадке имелись в виду всего-навсего тараканы.