Олег Фурашов - Последний мужчина

— Крэк, а такоже Бонз и Рубби — одна шарага. Эти дятлы себя этиками называют. Бонз у них за главного канает.

— А вы, Борис Абрамович, значит, гонками в космосе увлекаетесь, — уважительно сделал вывод Роман.

— Да не, какие гонки, — хихикнул тот. — Нет у меня допуска к ракетам.

— Для чего же вам карточки? — подивился Роман.

— Просто так. Привычка, — растолковал ему Тверизовский. — Должен же я чем-то заниматься? Вот по той же ерунде я и с компьютером «Тау» запалился.

— Компьютер «Тау»?

— Ну да. Тебе квартиру дали?

— Дали.

— Комп есть?

— Есть.

— Какой марки?

— Какой марки?.. «Эталон». На кварках!

— То-то и оно. У меня тоже «Эталон». А «Тау» — забойный навороченный комп. На монополях! Через него таутикашки голосуют. Приходит, допустим, взрослый тау домой и видит, что на компе горит специальная сигнальная лампочка. Ага, значит, будет обсуждаться важная проблема. Он прикладывает руку к этому… к сенсору — и когда надо голосует или выступает.

— Занятно.

— Про то я вынюхал у соседа, — сделал необходимое пояснение Тверизовский. — Мы с ним на одной площадке живём. Туканом его зовут. Я его по-свойски Тюхой окрестил. И жутко мне стало завидно, — азартно потёр дед ладони сначала об лысину, а затем о брюки в области коленей, — что какой-то Тюха-Занюха имеет право голоса, а я — великий комбинатор — нет. А надобно тебя просветить, Ромашка, что тау — народ слабый телом. Не как мы — имперские. Мы же две бутылки кочерыжовки на рыло выжрем — и ни в одном глазу. А они по этой части — вообще ни-ни. Слабаки!

— Как укчи?

— Во-во! И, усеки, Ромашка, — со злобной ожесточённостью заёрзал Борис Абрамович по дивану, — что ни в Котоне, ни в других городах и весях ни водочки, ни пивка, ни даже кофейку нетути. Голяк. Таутиканцы не то чтобы пресекают это дело на корню, а просто не тянет их на баловство. Порода такая. Но я ж паренёк мастеровитый. Просёк, что в окрестностях произрастает травка. Маненько стимулирует. Короче, малый допинг — посидеть, почифирить. Вот отварчиком этим я Тюху и угостил. Часа два его подбивал. Он чашечку на грудь принял — и брык на пол. Скабадыкнулся. Ну вот, Тюха дрыхнет, а я его куриную лапку прикладываю к сенсору. Действую-злодействую.

И пошёл политический процесс! — зажмурился от удовольствия Борис Абрамович. — Я выступаю, голосую…Жаль, на призывах переселения тау на нашу землю обетованную меня и повязали.

— Прошу прощения, коли что не так, — извинительно приложив ладонь к сердцу, перебил его менее опытный соплеменник. — Я же не прокурор, но что вас раз от разу тянет на глупости? Чудно же…

— Сам дивлюсь, — признался тот. — Наверное, то меня подтыкает, что я тута — не пришей к кобыле хвост. Что мне тау — до фонаря, что я — им.

— Отсутствует референтная группа, — переиначил прозвучавшее признание внимательный слушатель. — Нет значимых для вас личностей и сферы приложения сил. Потому и исчез внутренний регулятор поведения.

— Во-во! — понравилась деду последняя формулировка. — Ишь ты, а ты, Ромаха, иногда в тему базаришь. Верно, регулятора у меня нет, зато кичман на меня есть.

— То есть, тюрьма, по-нашенски говоря? — проговорил Роман, окидывая взглядом просторное и светлое помещение.

— Для VIP-клиентов, — подправил его старик. — Даже решёток на окнах нету. Но стёкла — пушкой не прошибёшь. На первом этаже — приёмный покой. На втором — мы и роботы. На третьем и четвёртом — этики противные обретаются. Ну, то ись, Бонз, Рубби, Крэк. Туда доступа окромя них и судей никому нет. Нас туда только если на допрос или на суд поведут. А тюрем у таутиканцев ващще нету, потому как нет и лишения свободы.

— Как же они преступников наказывают? — не поверил ему Загорцев.

— Они последнего уркагана лет триста назад извели, ровно таракана дустом, — зевнул Тверизовский. — У них бывают лишь эти…оступившиеся. Да и из тех один я остался — если верить Крэку. Да вот ещё ты, Ромаха, ко мне приблудился. Таутиканцы же очень послушные. Дисциплина — прежде всего! — дребезжащим металлическим голосом добавил он, явно кого-то передразнивая.

Тут Борис Абрамович многозначительно и театрально воздел палец к потолку. И они с соратником по несчастью дружно рассмеялись.

— Так нас не накажут? — воспрянул духом Роман.

— Бить не будут, — хихикнул старик. — И не посадят. И не вышлют за пределы страны. Мне они за карточки дали замечание, за Тюху — предупреждение. Сейчас, по прогнозу Крэка, объявят выговор. Попадусь в четвёртый раз — стерилизуют.

— Это как? — не сразу сообразил его земляк. — У вас же и без того, как будто, отрезали…ой…, — спохватываясь, понизил тон голоса Роман. Но по инерции закончил: — всё такое…

— Не о том думаешь, глупый мальчишка! — сердито осадил его Тверизовский. — Стерилизация — не обрезание. Она…это…Как же ево…Мать ити этот маразм! А-а-а! Удаление из сознания антитаутиканских установок. О как! Вот возьмут тебя, Ромаха, за бестолковку, и вычленят половину памяти, — мстительно захихикал старик. — Тогды, Ромка, мущинское хозяйство и тебе ни к лешему будет.

— Удалить половину памяти! — оторопел Загорцев. — Ну, дают! Гуманисты, гуманисты, — отозвался он про таутиканцев, — а режим-то у них — хашистский.

— А ты как думал! — мстительно нагнетал страсти дед. — За домогательство тебе врежут по полной катушке. Вышак не вышак, а врежут. С этим у них жёстко.

— А мы не будем зареветь! — «по-пацански» ершисто заартачился Роман. — Мы не из пугливых. Мы — имперские! — Но тут же он опасливо и ревниво осведомился: — Не сердитесь, Борис Абрамович, за мою дурацкую оговорку. А почему вы сказали, что…кгм…кое-что мне не понадобится?

— А вот и забоялся, а вот и забоялся!.. — в насмешливом ребячьем порыве, сидя на диване, запрыгал Тверизовский. — Да ладно, Ромаха, не дрейфь, — наскакавшись, уже в примирительной интонации заговорил старик. — Всё равно ж баб-то на планете нету. Кого ты удивишь пестиком своим? Тюху, что ли? Или Бонзу с Крэком? Га-га-га!

Подождав, пока Тверизовский прохохочется, Загорцев резонно опроверг его ошибочный тезис:

— Не обижайтесь, Борис Абрамович, но вы, сдаётся мне, ещё и нюх потеряли. Как это «нет баб», когда их полно. На выбор. Двух категорий. Другой коленкор, как говорил мой дедушка, что они «не фонтан». Эстетически не услаждают глаз. Так это уже проблемы вкуса. Примелькаются. Например, мне моя сизая рожа уже примелькалась.

— Заблуждаешься, Ромашишка, — категорически закрутил головой оппонент. — Круто ты попал впросак. То и не бабы совсем. Не прельщайся их волосёнками в виде повыдерганной соломки и грудками, меньше титьки тараканьей — это обман и мираж. Остатки барской роскоши. Неспособны они к соитию, как сказал бы поэт, — хихикнул бывший магнат. — Вместо пикантного вместилища у них осталось усохшее техническое калиброванное отверстие, предназначенное для слива отработанных продуктов жизнедеятельности, — на одном дыхании, зажмурив глаза, заученно выдал сквернослов. — И потомство таутиканцы не рожают, а штампуют на специальных фабриках.