Олег Дивов - Назад в космос [сборник litres]

– Нужна гимнастика. – Коста массировал глаза большими пальцами. – Гимнастика поможет восстановлению. Командир, это, несомненно, помогает. Надо делать так, смотри…

Я подумал, что Коста уже слишком, мне казалось, что еще чуть – и он выдавит яблоки из глазниц.

– Меняем фокус. Смотрим. Меняем фокус. Вот так…

Коста выпучил глаза, затем вдавил их пальцами. Не могу на это смотреть.

– В пустоте Эридана уместится… Я не помню… Тьма галактик Млечный Путь. Нас никогда не найдут, нас не станут искать, командир…

Нас не будут искать. Я это прекрасно понимаю.

– Пора отдохнуть, – сказал я. – Нам нужен отдых.

Я достал инъектор, увеличил дозу снотворного в полтора раза.

– Я не могу спать, командир. – Коста потер виски. – Я стал путать синхрон со сном, грань стерлась. Мне кажется, я умираю каждый раз, когда засыпаю, это невыносимо…

– Но спать нужно. Завтра трудный день.

Коста послушно кивнул и устроился в капсуле.

– Надо обязательно поспать, – повторил я. – Поспать.

Я приложил пистолет ему к шее, нажал на инъектор, Коста дернул головой.

– Холодный нос, я только вчера понял. Стаут был прав.

Коста достал два полированных золотых диска и положил на глазницы, терпения мне, терпения.

– Древние знали толк в этих вопросах, – пояснил Коста. – Сбереги небо глаз твоих от пылающей ярости Стикса…

Синь сорок три.

– Это не плата Харону, что за глупые сказки… Это зеркала! Да не взглянет в душу твою бездноглазая тварь, командир, я сделаю тебе такие же…

– Спасибо.

Коста улыбался.

– …Вселенная, разумеется, похожа на опаловый шар, гравитация лепит шары и бублики, – говорил Коста, золотые диски на веках подрагивали. – Вселенная похожа на аквариум, в нем бриллиантовые улитки и опаловые жемчужницы, в нем красные кораллы и черное Сердце Карла, багряные океаны умирающих звезд, серебристые ветви галактик, и когда ему скучно, он прилипает лбом к гладкому хрусталю…

– Кто он?

– Хозяин реки, – шепотом ответил Коста. – Хозяин моста…

Коста гулко похлопал себя по лбу согнутым пальцем.

– Астерий, – прошептал Коста еще тише. – Посмотри, это же похоже на его нос! Если приложиться к выпуклому стеклу, то будет так!

Вселенная похожа на ведро. Впрочем, для топологии между шаром и ведром практически нет разницы.

– Командир, зачем? Зачем плыть по океану, если никогда не увидишь берега? Капитан, мы не вернемся, капитан?

– Ты устал.

– Ты помнишь те стихи, капитан?! Ты помнишь, ты же читал их, ты! Апрель, степь, небо… Вскипает плазма в бешенстве распада, на острие фотонного меча, еще недавним стартом горяча, моей ракеты гулкая громада… Не помню… [11] А. В. Радыгин. Сонет «Побег».

Ты устал.

– Не надо больше, капитан. Остановись… Я сделаю тебе такие же, Астерий примет их в качестве платы и проведет сквозь мглу, весь секрет в полировке…

Коста уснул.

Мелкие сосуды. Ими богата внешняя кора головного мозга. Безумие, похоже, заразно. Завтра трудный день. Я тоже хочу спать. Я хочу спать.

– Синхрон, – приказал я. – Синхрон…

– Экипаж должен занять номера в ложементах, – ответила «Герда».

– Синхрон!

– Экипаж должен занять номера в ложементах.

– Прыжок!

Кажется, «Герда» дрогнула, наткнувшись на первый хрустальный предел, было больно, перед тем как встретить птицу и город и соскользнуть в блеск и безумие REM‑фазы, я успел увидеть, как последний выдох нарисовал на запотевшем визоре треугольный бычий нос.

Тау.

– Мост через белые волосы… – бормочет Стаут. – Мост через белые волосы… Бог проснулся и вспомнил про нас, и ждет, и смотрит сквозь ледяной смерч…

Альф.

Стаут смастерил компас. Он приволок из грузового отсека дрон, используемый для разведки атмосферных планет, вынул двигатель, разобрал его на приводы и тяги, перемонтировал – и получил прибор со стрелкой. Достаточно щелкнуть по ней пальцем – и он указывает, где Земля, плывет.

Компас работает. Определяет направление. Разумеется, с точки зрения навигации в этом нет никакого практического смысла – Земля может находиться в этой точке и во многих других точках одновременно, собственно, при сверхдальних расстояниях смещение и синхронизация объекта происходят настолько быстро, что справедливо говорить о том, что Земля вокруг. «Герда» в центре сферы, и Земля в каждой точке ее поверхности. Земля везде, и можно лететь куда угодно – направление всегда останется верным, и лишь по мере приближения путь обретает вектор.

Компас Стаута не врет.

– Земля, – произносит Стаут. – Земля!

И компас послушно указывает направление. И мы с Костой смотрим туда, протягиваем нити и вспоминаем карты. Стаут рисует карты на вогнутом борту жесткого корпуса, на пластике палубы под ногами, на стали над головой, нарисованная вокруг нас Вселенная имеет форму конуса, звезды под ногами.

– Мой сын тоже делает карты, – рассказывает Коста. – Он любит знать, где что находится, он чертит схемы. Вселенная поразительно похожа на стакан. На прижатый к стене стакан. Прижимаешь стакан к стене соседней комнаты и слышишь, как ссорятся родители.

– Скорее, на рупор, – возражаю я. – Чтобы докричаться. Чтобы те, кто в соседней комнате, услышали.

– Ты оптимист, командир, – Коста смеется. – Ты оптимист.

Он, по-моему, смирился. Он лежит с золотыми монетами на глазах.

– Я его не помню… – подслеповато щурится Коста. – Я его не помню… Понимаешь, это трудно осознать. Вот еще недавно он был маленьким и беззаботным и вдруг меняется, вдруг в дом приходит другой, во многом чужой человек и живет. А того, другого больше нет, и ты не увидишь его уже никогда, он словно умирает, возвращается туда, откуда явился…

– Земля, – говорит Стаут.

Он сидит на палубе. Стрелка указывает направление, мы с Костой смотрим.

– Земля, – соглашается Коста. – Земля.

– Надо продолжать, – возражаю я. – Каждый синхрон – возмущение поля Юнга. Есть вероятность обнаружения этих возмущений синхрон-ридерами.

– Они заняты. Они слушают Великое Молчание. Я хочу умереть, – говорит Коста. – Я не хочу провести здесь все, что осталось.

Триста сорок лет.

– Я все думал, командир, – почему так случилось? Почему именно мы? У меня нет ответа…

– Это могло случиться с каждым.

– Но случилось со мной.

Со мной. Я пытаюсь представить – что там, за бортом. Я вспоминаю, как нас учили. Число песчинок на планете Земля меньше числа галактик. Мы перешагнули первую тысячу световых лет, но не ступили даже на порог. Впереди миллиард лет великого похода. Нас учили так. Что такое триста сорок? Мы будем мертвы, наши кости истлеют в ложементах под окаменевшим слоем сенсорного воска, а «Герда» продолжит прыгать дальше и дальше. Я буду давно мертв и не увижу, как мимо промелькнет игла чужого корабля, экипаж которого тоже будет мертв, ведь нет земли для живого на том берегу. Если бы на наш корабль пробрались кошки, то рано или поздно они бы тоже погибли без людей, от жажды и голода, и тогда скелеты кошек неслись бы рядом с нашими скелетами сквозь вечность.