Владимир Михайлов - Избранные произведения. Том 1

Так мы шли несколько минут, и вдруг странное ощущение нереальности происходящего овладело мною. Рассудком я все же понимал, что это есть на самом деле – звезда Даль, планета, ее странное, маленькое человечество, наш корабль на орбите – адская машина со взведенным механизмом,– и угроза гибели, нависшая надо всем* Понимал – и все же не мог заставить себя поверить в подлинность фактов и начать действовать. Для меня сейчас подлинным было другое: безветренный летний день, запах леса, резкие крики и пересвист птиц, листья папоротника, бьющиеся о колени, и томление духа, и Анна, шедшая рядом.

Мысли, как вода, копящаяся в лужице, все поднимались и поднимались, и нашли местечко пониже, и перелились, и ручеек их побежал не в ту сторону, куда было бы нужно, а туда, куда вел уклон. Я вдруг поймал себя на том, что привычно думаю о себе и Анне, и о нашей жизни, совместной и долгой, здесь или на Земле – все равно; я видел нас в разных ситуациях, они были когда-то пережиты мною, только не с ней, и вот теперь я брал эти готовые положения и подставлял в них Анну, и пытался представить, как будет она в них выглядеть. Это походило на сцену, когда ты распахиваешь гардероб и начинаешь примерять на пришедшего с тобой человека платья и шубки, оставшиеся от кого-то другого, не думая о том, что человек хочет вовсе не этого, он хочет своего, что никогда не было чьим-то чужим, и не понимает, что разница тут чисто воображаемая... Может быть, это и была причина – или одна из причин того, что наши с Анной разговоры могли течь бесконечно – но только в определенных направлениях; как только я пробовал свернуть в сторону, Анна мгновенно уходила в себя, и я ничего не мог с ней поделать. Недаром я подумал как-то (еще в той, первой жизни), что если бы я был высоким начальником, то давал бы людям годичный, не меньше, а то и трехгодичный отпуск на любовь – для того, чтобы, не отвлекаясь ни на что другое, постараться как следует подумать о том человеке, которого ты любишь или хочешь любить, и подумать о вас обоих вместе (потому что тут не действует правило арифметики «один плюс один – два», тут сумма может быть и меньше, и больше, от нуля до бесконечности, но у нас никогда не хватает времени на эту арифметику), подумать основательно, а не в обеденный перерыв, и не когда ты приходишь с работы, еще полный ею, и можешь отдать другому лишь остатки сил; да, я учинил бы такие отпуска – оплаченные, конечно, в итоге государство выиграло бы больше, чем мы думаем. И вот если бы у меня было это время и не было других забот, то я успел и сумел бы понять, о чем думает она и что чувствует, и почему разговаривает на одни темы и молчит на другие, и что мне надо сделать и сказать, а чего делать и говорить не надо. Тут трудно полагаться на интуицию, как это обычно делается – любовь, мол, подскажет; любовь всегда занята сама собой настолько, что ничего подсказывать не собирается.

Вот такие мысли булькали у меня в голове, и я, конечно, не сразу понял, что Анна о чем-то заговорила, и не сразу стал внимательно слушать.

– ...Я бы хотела, чтобы у меня было много-много детей. Семеро. Ну, пусть трое.

Я пожал плечами.

– Пожалуйста! – сказал я глубокомысленно и самонадеянно.– Это вовсе не самое трудное...

– Ты не понимаешь. Кто же даст мне семерых детей? У нас даже второго получают очень не скоро...

– Я дам. У нас, на Земле, это происходит иначе. Правда, там тебе придется рожать их самой.

– Я знаю, ты говорил уже... На Земле? Ты думаешь, я попаду на Землю?

– Как и все остальные. Все должны попасть на Землю. Иначе – гибель.

Но это я произнес таким тоном, словно гибель, что грозила всем, была условной – что-то вроде правила игры, в которой погибший через несколько секунд снова вскакивает, чтобы принять участие в новом туре.

– Не знаю, ничего не знаю... На Земле... Я не представляю, как там.

– Я же показывал вам записи...

– Да, я видела, конечно... Все равно, не представляю. Мне кажется, там нехорошо. У нас тут лучше. Не надо на Землю. Надо, чтобы тут, у нас, ребятам разрешили придумывать, что они хотят, а нам – иметь столько детей, сколько нужно каждой, чтобы она была счастлива. И не надо никуда ехать. Я не хочу на Землю. – А как же я?

Анна нахмурилась.

– Ты? Ну, если захочешь, ты сможешь остаться здесь.

– С тобой?

Но это в последние дни стало запретным направлением.

– Я сама не знаю. Не надо об этом.

– Нет, давай выясним до конца... Ты меня не любишь?

– Знаешь, что-то произошло, пока тебя не было... Нет, не хочу говорить.

– Тогда, может, мне лучше совсем уйти?

Я говорил это, словно действительно мог уйти – сесть на поезд и уехать куда-то; но здесь не было поездов, и никуда я не мог уехать – от корабля, от товарищей, от нее...

– Нет! Мне с тобой хорошо.

– Тогда почему же...

– Мне хорошо так, как есть. Не хочу, чтобы было иначе.

– Так не может продолжаться долго.

– Ах, не знаю, я прошу – не надо об этом. Мне самой непонятно. Но если ты думаешь, что тебе надо уйти,– уходи. Мне будет горько, но – уходи...

Тут я умолк, потому что для продолжения разговора следовало бы сказать: да, уйду. Сейчас возьму и уйду. И больше мы с тобой никогда не увидимся. Но уйти было некуда.

– Пойдем в лес?

– Пойдем...

– В ту сторону мы еще не ходили.

– Пойдем в ту сторону.

Мы прошли метров триста и остановились.

– Не надо!

– Слушай...

– Ну, не надо. Я' обижусь.

– Но ведь раньше...

– А теперь нельзя.– И она отступила.

Я уныло сел на толстый, гниющий на земле ствол, Анна стояла вблизи, обрывая иглы со сломанной ветки. Потом подошла и села – не совсем рядом, но близко.

– Ты обиделся?

– Нет,– сказал я, и это было правдой.– Разве я могу на тебя обижаться?

– Расскажи что-нибудь.

– Что?

– Ты ведь обещал о многом рассказать мне. Обо всем, чего я не знаю.

– М-да. О чем же?

– Ну, например, как ты жил на Земле.

– Могу, конечно. Только, видишь ли, как я жил – одно, а как там живут сейчас – другое, совсем другое;.. Что тебя больше интересует?

– Что ты делал на Земле? Пахал? Строил? Мастерил вещи? Или, может быть, рисовал картины? Писал стихи?

– Стихи я, конечно, писал – в молодости... Многие пишут стихи в молодости, потом бросают. Ну, если говорить о последних годах, то я тренировался вместе с товарищами, готовился к полету.

– А раньше?

Раньше... Раньше я занимался многими вещами. Пытался найти самого себя. Но, видишь ли, я, видно, из тех людей, что могут найти самого себя только через другого человека, только отражаясь в другом.

– Разве можно столько лет искать самого себя? Какая от этого польза другим людям?

– Не знаю... Наверное, какая-то польза есть. Но, конечно, я все время что-то делал.

– Скажи, а то, что вы хотите сделать с нами...

– Увезти вас отсюда?