Владимир Михайлов - Избранные произведения. Том 1

Только тут я снова стал слушать его.

– ...И мы не могли представить,– бормотал он,– что Земля, великая, могучая Земля, до такой степени пренебрежительно отнесется к нашим знаниям...

Тут я поднял руку, прерывая.

– Простите нас, Хранитель! сказал я.– Поймите: это – не Земля. Не настоящая Земля. Так ул получилось. Не стану сейчас объяснять, как и почему. Главное сейчас в другом. Поверьте, Земля отнесется к вашим знаниям, ко всему, что вы делаете, с большим уважением. Но... Одним словом, вы говорили об установке, регулирующей светило, вашу звезду...

Он посмотрел на меня несколько оторопело – ему трудно было, наверное, представить, что большинство из сказанного им я пропустил мимо ушей.

– Ну конечно же! – сказал он почти в отчаянии.– А этот... ваш товарищ, тот, кто стрелял, вы сами знаете, он ведь грозил выключить ее. Если он сделает это, мы не сможем провести очередной сеанс, и тогда наше светило...

– Взорвется?

– Ну, до этого еще далеко. Но оно начнет проявлять признаки повышенной активности, и ваши люди на корабле...

– Понял! – сказал я.– Понял.

– Главное,– сказал он,– чтобы вы поняли одно: мы все еще существуем, пока на нашей планете живут люди с этой звездой ничего не станется. Мы охраняем сами себя...

«И нас,– подумал я.– Потому что если то, что он говорит, правда, то Даль вспыхнула бы уже давно, не будь людей, и кто знает, что произошло бы тогда с Землей! Мы прилетели к вам и думали, что можем спасти вас; оказалось, что это вы спасаете нас, нечаянный маленький форпост большого человечества».

– Чтобы разобраться в этом лучше,– продолжал Хранитель, уже почти совсем успокоившийся,– ваши ученые должны говорить с нашими. Но только не надо заставлять нас...

Он вздрогнул – наверное, снова увидел, как мы умеем заставлять. Но справился с собой и хотел продолжать. Я поднял руку, прерывая его. Говорить об этом было нужно, но только не сейчас...

– Одну минуту,– сказал я.– Вы меня обеспокоили, и я хочу предупредить тех, кто остался на корабле, чтобы они ничего не предпринимали, пока не прилечу я.

Он кивнул. Я сел в катер, включил индикатор положения корабля. Он находился еще в зоне радиовидимости, хотя вот-вот должен был покинуть ее – тогда его было бы не дозваться... Я послал сигнал. Обождал. Ответа не было. Я послал еше и еще раз. Корабль молчал, голубенькая точка его на экране индикатора придвигалась все ближе к краю. Помех не было, но корабль не откликался. И это могло означать лишь одно: никто не сидит на связи, все – вернее, оба – заняты чем-то другим. Чем же? Дело настолько значительное, чтобы ради него бросить связь, могло быть лишь одно: атака. Атака звезды. Значит, Рыцарь действительно выключил станцию, звезда ушла из-под контроля, Аверов заметил это, а Рука...

Я глянул на Хранителя. Он стоял, готовый, видимо, объяснять, убеждать, уговаривать...

– Потом,– сказал я.– Нужно спешить.

Он понял и кивнул.

– Мы будем ждать вас,– сказал он.

– Да,– ответил я.– Я вернусь, и мы поговорим обо всем. И я включил стартер.

Катер взвился так стремительно, словно он и сам понимал, как нужно нам спешить и почему нужно.

Сейчас нельзя было смотреть на хронометр. Надо было сохранять спокойствие. Иначе можно было в два счета испугаться, и уже тогда стрелка наверняка обогнала бы меня, а надо было, чтобы получилось наоборот.

Есть хорошее средство против мыслей о будущем. Это – воспоминания. И пока перегрузка втискивала меня в кресло и все более редкий воздух свистел за бортом, я думал о прошлом и поворачивал его так и этак. Всякое прошлое. И давнее, и совсем свежее. И лучшее, что было в нем, и худшее. Вероятно, я не был уверен, что у меня еще когда-нибудь появится возможность вспоминать.

И я думал, используя последние минуты перед выходом на нужный курс.

Анна ушла, и я знал, что это все. Наверное, то, что совершилось несколько столетий назад совсем в иной точке пространства, должно было повториться – и повторилось сейчас и здесь.

Я вспоминал и понимал, что в памяти моей обе они, Наника и Анна, стали уже путаться. Они срослись вместе, и иногда трудно было сказать, что же происходило в той жизни, а что – в этой.

Когда она сказала мне: «Я всегда чувствовала себя королевой?» А я еще ответил: «Хочу ворваться в ваше королевство завоевателем».

Кажется, тогда с ней мы были на «вы», а с Анной сразу стали на «ты».

А когда она сказала: «Все будет, будет – только не сегодня»?

Нет, пожалуй, уже теперь. Точно. Теперь.

А что толку? Что толку в том, когда именно?

Все равно, это ничем не закончилось. И не могло.

«И не надо»,– думал я довольно-таки тоскливо. С такой тоской думает, наверное, какая-нибудь черная собачка – черный пудель, скажем,– в черную ночь, когда песик не видит даже кончика своего хвоста с такой приятной кисточкой; с черной тоской, одним словом.

Так я думал, пока еще оставалось время. Но вот его больше не стало: пришла пора выходить на связь.

Я включил рацию и стал вызывать корабль.

Никто не отвечал.

Я снова послал вызов.

И опять никто не ответил, и я уже знал, что не ответят, потому что сделать это теперь было некому: Рука сидит за ходовым пультом, а Аверов, где бы он ни был, уж во всяком случае не дежурит на связи. Нет, мне не удастся окликнуть их на расстоянии. Только догнать. Догнать, схватить за плечо и сказать: стоп, ребята!

Прошло еще десять минут – и наконец катер вышел на орбиту корабля. Именно в ту ее точку, где должен был находиться корабль. Но там его больше не было.

Я даже не стал смотреть на хронометр: стрелка выиграла у меня дистанцию.

Но я подумал, что корабль ушел недалеко. На малых дистанциях у меня была фора: корабль разгонялся куда медленнее катера. Однако, если упустить время, ничем больше не поможешь. Мой катер был чистым спринтером, и на долгое преследование на максимальной скорости у него просто не хватило бы энергии.

Терять мне было нечего. Нужно было рисковать.

И я страшно разозлился на все на свете. На Анну, на себя, на проклятую звезду с ее планетой, на Шувалова, который не смог договориться с Хранителями, на Руку, который не мог обождать еще хотя бы полчасика...

Можно было включить локатор: я примерно представлял путь корабля, и знал, что сейчас планета уже не будет затенять его. И в самом деле, я поймал его почти сразу. Он оказался дальше, чем я думал. Жать следовало вовсю. И можно было успеть, а можно было и не успеть, никто не дал бы гарантии.

И я еще больше разозлился на всех – кроме детей.

Кроме тех, кто остался там, в лесном поселении, ожидая, когда я вернусь, чтобы покатать их. Я ведь обещал это, серьезно

обещал, а они не привыкли, чтобы взрослые обманывали их, да и без того всем известно, что самое плохое на свете – обманывать детей.