Анатолий Дерягин - Редкий гость [litres]

За столом опять замолчали.

– Давай… – сказал Донни. – Не чокаясь.

Выпили.

– Еще здание, – сказал Прошин. – Рокет Плаза.

– А, – Пак махнул рукой, – эти не обеднеют.

– Точно, – Мэлоун, похоже, здорово набрался, – отпуск забрали, зарплату жмут, премии мы уже сто лет не видели…

– Собака видел, – заметил Хлебски.

– Говно он и жополиз, – ответил Мэлоун и продолжил, распаляясь все больше: – Чего ты один сюда прилетел?.. Надо было братву свою притащить, и показали бы этим козлам вонючим, ублюдкам, ниггерам пархатым…

И тут Мэлоун осекся. Замерли все, а сам белобрысый просто превратился в статую, потому что подле него сидел Чалем Уилсон, большой чернокожий добряк, отец троих девчушек, мастер на все руки – всю мебель в доме Уилсон сделал сам, и дом сам построил, и у самого Мэлоуна стояли на кухне четыре стула с тонкими ножками, сделанные ручищами Уилсона… Мэлоун поерзал на стуле. Окинул взглядом уставленный яствами стол, товарищей, с явным неодобрением посматривающих на него. Чмокнул Уилсона в щечку. Словно трещина прорезала базальтовую глыбу – Уилсон, все так же глядя перед собой, поднял бровь. Белобрысый набулькал две стопки, одну подвинул приятелю, другую взял на брудершафт – Уилсон не отказался, ибо добрый товарищ был белобрысый Мэлоун: и тот же дом помогал строить, и возился с дочурками приятеля, и на работе не стеснялся подставить плечо…

Следующие три пили строго на брудершафт.

– И куда ты теперь? – спросил Донни.

– В институт, наверное, – пожал плечами Прошин. – Хотел сегодня улететь – опоздал.

– С нами полетишь, – кивнул Донни. – У нас через час джет в Москву.

– Так вы москвичи? – восхитился Прошин и в ответ получил с десяток недоуменных взглядов. – Все-все-все, молчу… Спасибо.

– Донни, не возьмут его, – сказал Уилсон. Пью воззрился на приятеля:

– Как это – не возьмут? – Уилсон что-то пробормотал в ответ.

Веселье меж тем достигло той стадии, когда участники начинают демонстрировать свои творческие способности. Парень с хорошей фамилией Гуд решил сплясать на столах. Начав выписывать что-то вроде танго, закончил он чем-то вроде гопака, с хрустом попирая рюмки и топая прямо в тарелки, отчего остатки еды летели во все стороны. Откуда-то с границ реальности надвинулся бармен и, поигрывая битой, «по-хорошему» попросил возместить ущерб и прекратить непотребство. Биту уважили: танцора стащили со стола и отправили к платежному терминалу возмещать. Мэлоун рассказал анекдот, касавшийся взаимоотношений полов и сплошь состоявший из непереводимой игры слов – слушатели скорчились от смеха, хотя от Прошина смысл истории ускользнул, и вообще все вокруг подернулось уютным туманом, в котором плавали лица товарищей, так запросто согласившихся подкинуть его через полконтинента, отличных парней, братьев-косменов, и хотелось что-то сказать этим милым людям, в душе рождались добрые, хорошие слова, душа разворачивалась…

И Прошин, дождавшись паузы в общем гомоне, подперев ладонью буйную голову, запел:

Эту песню пел Хань – на втором курсе, когда их, желторотых, еще не пускали на орбиту, и второкурсники, на зависть старшакам, могли позволить себе позвенеть стаканами. Хань еще так прикольно пританцовывал: маленький, с лоснящимся лицом и глазами-щелочками. Из полурасстегнутой жилетки вываливался кругленький животик, вокруг бледных ног развивались широченный шорты, а они ржали, как…

Песню пел отец Ханя, и речь там шла о крестьянине, посадившем рис и днем и ночью ухаживавшем за урожаем, а дома ждала маленькая внучка, которая хотела послушать тысячи историй про все-все-все…

А потом Хань узнал, что его отец умер. Парень остолбенел, а когда кое-как опомнился, затянул эту песню, только смеяться теперь никого не тянуло, никто не знал, что делать, просто стояли и смотрели…

– Это что? – спросил Мэлоун.

– Песня, – сказал Прошин. – Грустная.

Рядом зарыдал Пак.

– Ты чего? – воззрился на него Пью.

– Грустно, сука, – всхлипнул Пак.

– А ты что-нибудь понял?

– Нет…

– Надо выпить, – вздохнул Донни.

Он было взялся за бутылку, но мелодичная трель телефонного звонка сбила весь порыв.

– Так, парни, – сказал Пью, – допиваем, доедаем – джет готов.

– П'ехали, – икнул Прошин.

Взгляд Пью сфокусировался на новом знакомом.

– Нет, – торжественно сказал он, – сначала мы тебя прикинем.

– Н-не!.. Мужи – ик!.. – ки!.. – начал Прошин.

– Отставить, – скомандовал Донни, – ты у нас гость – редкий гость, вот мы тебя сейчас…

Персонал аэровокзала не в первый раз отправлял загулявших работяг по домам, поэтому перед посадкой в самолет наряд полиции загнал чадящую перегаром братию в туалет – причем снаружи ожидала чуть ли не вся смена уборщиков. Только после варварского набега на санузел в сопровождении усиленного наряда полиции (двое косменов переоценили собственную лихость и уснули в обнимку прямо на кафельном полу) их отправили чуть ли не через все поле (тоже не без умысла – проветривайтесь…) к отдельно стоящему небольшому самолету с откинутым трапом, подле которого маялись два человека – стюард из экипажа и представитель компании-работодателя Пью со товарищи.

В лучах закатного солнца доблестные космонавты нетвердой походкой, с песнями и разухабистым присловьем, брели к трапу самолета, подхватываемые дюжими стюардами у самых ступенек передвижной лестницы. Из-под шасси серебристой птицы доносились характерные звуки – кто-то не совладал с желудком и сбрасывал излишки, отчего встречающие только морщились и продолжали погрузку.

– Погоди-ка, уважаемый, – внимание представителя привлек Уилсон. – Кто это?

Чалем Уилсон двигался со всей грацией сверхмассивного небесного тела, имея конечной точкой траектории створ трапа самолета. Глаза здоровяка не отрывались от цели, под мышкой Уилсона вихлялся Иван Прошин, разодетый в пух и прах; на губах Прошина пузырилась улыбка, в мозгу пузырилась одна только мысль: «На хрен всех!..»

– Стой, говорю! – Уилсон остановился. – Кто это?!

– Это брат, – сказал Чалем, все так же не отрывая глаз от трапа.

– Да какой он тебе брат?..

Уилсон задумался. Наконец, аксоны установили устойчивый синапс с нейронами, и на свет родилось монументальное:

– Он ниггер.

Представитель проводил взглядом систему из двух тел и сунул папку с бумагами стюарду:

– На фиг… Пересчитай по головам и подай жалобу в Контроль.

В салоне самолета распоряжались ражие парни в темно-синих брюках и белых рубашках.