Лили Брукс-Далтон - Полночное небо [litres]

Однажды – это случилось в разгар полярной ночи, после нескольких недель полнейшей тьмы и спустя два месяца после эвакуации – девочка прервала молчание и задала вопрос:

– Скоро рассвет?

Августин впервые что-то услышал из ее уст. Не считая, конечно, зловещего мурлыканья – череды протяжных, трепещущих нот, рождавшихся в глубине ее горла, когда девочка глядела в окно: казалось, она облекала едва уловимые движения пустынного ландшафта в слова на неведомом языке. И вот она наконец заговорила по-настоящему – произнесла пару слов хрипловатым шепотом. Ее голос звучал ниже и тверже, чем ожидал Августин. До этого он сомневался, умеет ли она говорить и знает ли английский, но эти два слова слетели с ее губ совершенно свободно, и выговор был американским – или, возможно, канадским.

– Полярная ночь уже наполовину позади, – ответил ей Августин, ничем не выдавая своего удивления.

Девочка кивнула, точно так же бесстрастно, и продолжила жевать вяленое мясо, которое было у них в тот день на обед. Она держала ломтик обеими руками и отрывала зубами по кусочку, словно хищный детеныш, который учится питаться по-взрослому. Августин передал ей бутылку воды. Он задумался, о чем хотел бы спросить свою маленькую спутницу, и с удивлением понял, что вопросов совсем немного. Прежде всего – как ее зовут.

– Айрис, – произнесла девочка, вглядываясь в сумрак за окном.

– Красивое имя, – отозвался Августин и увидел, как в стекле отразилась хмурая гримаска.

Разве не так он раньше говорил молоденьким девушкам? И разве им не нравились эти слова?

– Кто твои родители? – спросил он немного погодя.

Конечно, он задавал этот вопрос не впервые, но не мог удержаться, чтобы не спросить вновь. Возможно, теперь он наконец раскроет тайну появления девочки и узнает, кто из коллег-ученых – ее родня. Однако Айрис продолжала жевать, не отрывая взгляда от окна. Больше она не проронила ни слова – ни в тот день, ни в следующий.

Со временем Августин начал ценить ее молчание. Девочка была разумным созданием, а разум он ставил превыше всего. Когда он ее нашел, то поначалу ударился в меланхолию и позволил себе много жалоб на судьбу. Тогда он неустанно проверял радиочастоты, надеясь, что за потерянным ребенком скоро вернутся; что из безотрадной тишины вдруг объявятся военные, заберут девочку, – а его, Августина, оставят в покое. И пока он прокручивал в голове все «почему»: почему замолкли приемники, почему ребенка забыли на станции, – Айрис просто смирилась с положением вещей и стала потихоньку осваиваться. Постепенно и ее присутствие, и ее молчание перестали его раздражать. Проклюнулся первый росточек симпатии, и Августин решил, что о вопросах можно пока забыть. С тех пор, как обсерваторию окутала полярная ночь, единственным важным вопросом оставался тот, что задала девочка: как долго еще продлится тьма?

– А если я скажу, что вон та звезда – на самом деле планета? – однажды спросила мать, показывая на небо. – Ты мне поверишь?

Да, конечно, да, ответил Августин, он поверит, – и она назвала его умницей и хорошим мальчиком, ведь этот белый огонек прямо над крышами – Юпитер.

Августин обожал ее, когда был маленьким, – пока не понял, что она не похожа на мам других детей, живущих по соседству. Вслед за ней его то охватывало воодушевление, то сбивала с ног тоска, – он реагировал на малейшие перепады ее настроения горячо и чутко, как верный пес. Даже сейчас, закрыв глаза, Августин видел ее кудрявые каштановые волосы с проблеском седины, ее губы, небрежно, без зеркала, накрашенные винной помадой, ее восхищенный взгляд, когда она указывала на ярчайшую из звезд, зависших над домами в Мичигане.

Тот хороший смышленый малыш, оказавшись в суровых краях на попечении старика-незнакомца, наверняка заплакал бы, заверещал, затопал ногами. Августин никогда не был особенно смелым ребенком. Возможно, он предпринял бы робкую попытку сбежать – захватив немного припасов, шагнул бы в пустынную даль, – но через пару часов приплелся бы обратно. А скажи ему кто-нибудь, что идти больше некуда, что мама не утешит, что у него больше нет никого в этом мире, – как бы он поступил тогда?

Августин внимательно смотрел на свою юную спутницу. Раньше он нечасто размышлял о прошлом; сейчас же, постарев, угодил в ловушку памяти. Жизнь в тундре каким-то образом возвращала ему былые переживания – даже те, что казались давно забытыми. Он вспоминал тропические обсерватории, в которых довелось поработать, женщин, которых обнимал, все написанные труды и произнесенные речи. Когда-то на его лекциях собирались сотни людей, толпы почитателей жаждали получить автограф – его автограф! Тени былых свершений – любовных побед, научных триумфов, открытий – следовали за ним по пятам. Раньше все это представлялось важным, а теперь не имело никакого значения. Мир за пределами Барбо замолк и опустел. Женщины, скорее всего, были мертвы, научные труды сгорели дотла, университеты и обсерватории лежали в руинах. Августин всегда думал, что открытия его переживут, что еще многие поколения студентов продолжат на них ссылаться. Он мечтал оставить наследие на века. Тогда и бренность собственного тела оказалась бы сущим пустяком.

Интересно, вспоминает ли Айрис о прошлой жизни. Тоскует ли? Чего ей не хватает больше всего? Понимает ли она, что былого не вернуть? Скучает ли по дому, по братьям и сестрам? По родителям, друзьям, школе?

Когда полярная ночь уже близилась к концу, они вдвоем вышли на прогулку вдоль периметра станции, загребая ботинками свежевыпавший снег, который намело поверх утрамбованного, лежалого слоя. Освещая дорогу, низко висела луна. Оба оделись как можно теплее, спрятавшись в пуховые складки курток, словно улитки в раковины. Айрис закуталась так, что почти не было видно лица. У Августина на бровях и ресницах выросли сосульки, и размытый пейзаж искрился перед глазами всеми цветами радуги.

Девочка резко остановилась и указала рукой в большущей варежке на небо прямо над головой – туда, где поблескивала яркая точка.

– Полярная звезда. – Голос Айрис прозвучал глухо из-под туго намотанного шарфа.

Не дожидаясь ответа, девочка двинулась дальше. Она не спрашивала – говорила со знанием дела. Немного постояв на месте, Августин догнал спутницу. Впервые с момента знакомства он был по-настоящему рад ее компании.

Августин остался в обсерватории ради работы. Отслеживание данных, запись звездных последовательностей – все это казалось ему очень важным. Когда другие ученые уехали, а связь с внешним миром прервалась, он понял, что продолжать наблюдение за небом теперь необходимо ему, как воздух. Лишь преданность делу тонкой мембраной отделяла его от безумия. Лишь ощущение собственной нужности. Он прилагал все силы, чтобы давать мозгам привычную нагрузку. Даже разум, привыкший иметь дело с бесконечностью, не мог объять ту безбрежность, которую заключал в себе конец света. Это событие было необъяснимее и колоссальнее всего, о чем Августин размышлял раньше. Крах цивилизации. Гибель работы всей его жизни. Переоценка собственной значимости. Чтобы не думать об этом, он посвятил свое время сбору данных, исправно поступавших из космических глубин. Земля за пределами обсерватории погрузилась в безмолвие, чего нельзя было сказать о Вселенной. В первые дни только благодаря ежедневному обслуживанию телескопа, обновлению баз данных и присутствию отстраненной маленькой спутницы Августин не сошел с ума. А вот девочка оставалась невозмутимой. Ее всецело увлекали книги, обеды, пейзаж за окном.