Лили Брукс-Далтон - Полночное небо [litres]

Немного повозившись с проводами, Августин подсоединил наушники, надел их и начал сканировать частоты. Все вернулось на круги своя, подумал он. Благодаря системе антенн здесь и сигнал был мощнее, и прием чувствительнее, чем в обсерватории Барбо. Августин восхищенно погладил один из трансиверов и протер от пыли светящийся зеленый экран. Затем включил микрофон, с нетерпением подвинув его поближе, выбрал любительский УКВ-диапазон и начал передавать сигнал. Перебирая частоты, повторял в микрофон: «Всем, всем, всем». Ответа не было. Впрочем, Августин и не ждал, что ему сразу повезет. Он продолжил – переключился на УВЧ-диапазон, затем на ВЧ-, потом начал с начала.

В хижину, размахивая удочкой, заглянула Айрис: Августин оставил дверь распахнутой, чтобы проветрить помещение. Он посмотрел на свою маленькую спутницу, потом на оборудование и снова перевел взгляд на девочку.

– Хорошо. Встретимся у лодки.

Айрис убежала, и в узком прямоугольнике дверного проема вновь показался первозданный горный пейзаж. Августин по очереди выключил приборы, последним – генератор, снял с шеи наушники и смотал провод. Захлопнув за собой дверь, немного постоял у хижины, привыкая к слепящему солнцу.

Айрис сидела на днище перевернутой лодки, отстукивая удочкой ритм, чем-то похожий на джазовый.

– Эй, на шлюпке! – крикнул Августин, и девочка спрыгнула на землю.

Вместе они перевернули лодку и без особого труда вытолкнули ее на мелководье: теперь им это было не впервой. Закинули в лодку весла и сачок, а потом отплыли от берега. Несколько минут лодка свободно дрейфовала; Августин закрыл глаза, слушая, как воды озера плещутся о берег и борта, чувствуя пламенный взгляд солнца на своем лице. Когда он открыл глаза, Айрис уже сидела на краю лодки, свесив ноги и вычерчивая ими мгновенные фигуры на воде: вот они есть, а вот уже нет. Августин рассек веслами стеклянную гладь озера и начал грести.

Казалось, лето угасает стремительнее, чем наступало. Тепло покидало долину. На смену пришли холода, заморозив нежные цветочки и покрыв инеем илистые берега. Августин по-прежнему любил отдыхать у озера в садовом кресле, наблюдая за течением времени и за тем, как опускается солнце, только теперь приходилось кутаться в несколько слоев одежды. Холод вновь просочился в кости, зубы, суставы. Теперь Августин уже не уходил далеко от лагеря, Айрис бродила по горам и тундре одна. Они все еще вместе рыбачили, – и собирались продолжать, пока озеро не замерзнет, – однако грести на таком холоде с каждой неделей становилось все сложнее. Осталось недолго, думал Августин.

Он каждый день сканировал радиочастоты. Увы, ответом была лишь бесконечная тишина. Они с Айрис остались одни на белом свете. Чтобы не бездействовать, чтобы в жизни оставалась хоть какая-то цель, Августин продолжал передавать сигнал. Но со временем, когда похолодало еще сильнее, прогулки от кресла до радиобазы перестали быть приятными и превратились в настоящее испытание. Августин не сдавался, каждый раз запасая силы для новой вылазки. Грести он уже не мог. Когда озеро покрылось тонкой ледяной коркой, он подумал, что это даже к лучшему.

С тех пор прошло несколько дней, и солнце, спустившись к горизонту, нырнуло еще ниже, прежде чем снова показаться над землей. Закатно-рассветная симфония длилась несколько часов и поражала воображение: горы пламенели в оранжевом свете, а небо играло лиловыми всполохами, пока не делалось равномерно-синим. Это слияние лебединой песни уходящего дня с началом следующего стало постоянным напоминанием о быстротечности времени.

Озеро замерзло, немного подтаяло, снова замерзло. Однажды вечером, когда солнце нырнуло за горы, заморосил холодный дождь. В студеных сумерках к дождю прибавился снег, а затем остались лишь редкие белые хлопья, медленно спускавшиеся на голую землю. Когда пошел дождь, Августин покинул свое кресло, но как только с неба начали падать снежинки, вернулся. Айрис составила ему компанию, усевшись на ящик, обычно служивший подставкой для ног. Вдвоем они наблюдали, как снег укрывает окрестности белым одеялом. Когда через несколько часов горы озарил рассвет, посеребренные вершины полыхнули бледным огнем. Чем выше поднималось солнце, тем жарче горела тундра, превращаясь в царство белого пламени. Арктика на долгие месяцы облачилась в привычное одеяние.

На небо вернулись звезды. Как-то раз ночью, когда краски на холсте гор окончательно поблекли, и угольно-черные вершины проступили на фоне сонной синевы неба, Августин подошел к краю замерзшего озера, чтобы проверить прочность льда. Он легонько постучал ботинком, сделал несколько осторожных шагов, снова постучал – и, наконец, хорошенько топнул. Лед был прочным и выдерживал вес человека. По пути к хижине с радиооборудованием Августин заметил на снегу цепочку свежих следов, подсвеченную звездами. Она вела со склона одного из ближайших холмов и обрывалась у озера. Огромные следы с отпечатками длинных когтей широко отстояли друг от друга: следы белого медведя. Здесь, в лагере? Августин так удивился, что на мгновение забыл, куда шел, и вернулся на берег – туда, где обрывались медвежьи следы, и начинался лед. На гладкой поверхности остались неглубокие царапины – зверь пересек озеро. Возможно, медведь держал путь к водоему покрупнее. Или просто заблудился. Августин пожал плечами и побрел к хижине.

Надев наушники, он приступил к сканированию частот, медленно вращая верньер под мягким пляшущим светом керосиновой лампы. Шум радиопомех успокаивал, заслоняя безмолвие Арктики – тишину столь абсолютную, что не верилось в ее существование. Не слышно было ни плеска воды, ни ветерка. Наступило зимнее затишье. Крачки покинули свое чудесное гнездо, отправившись на юг, к другому полюсу; овцебыки и олени вернулись на безбрежные просторы тундры. Изредка тишину нарушал протяжный, нестройный волчий вой, а потом озерная долина снова погружалась в оцепенение. Белый шум был избавлением – потрескивающей накидкой, укрывающей от одиночества.

Августин включил на приемнике автоматическое сканирование и закрыл глаза, позволив разуму немного отдохнуть. Он уже засыпал, как вдруг в наушниках раздался голос. Августин встрепенулся и плотнее прижал наушники к голове. Голос прозвучал очень тихо – непонятно, во сне или наяву. А потом снова. Слов было не разобрать, лишь отдельные звуки пробивались сквозь помехи. Вслушиваясь, Августин придвинул к себе микрофон и внезапно растерялся: что сказать? От волнения он напрочь забыл принятый среди радиолюбителей трехбуквенный код, не сразу сообразив, что Федеральной комиссии по связи все равно уже не существует.

– Слушаю! – сказал Августин, не замечая, что почти кричит.