Лили Брукс-Далтон - Полночное небо [litres]

Связь прервалась внезапно, в самый неподходящий момент. Да и наступил бы когда-нибудь подходящий? Салли еще долго парила у аппаратуры, прислушиваясь к гудению корабля, к едва различимым голосам коллег. Ее собеседник сейчас бродил где-то один: разглядывал медвежьи следы, слушал волчий вой. Мужчина был немолод – Салли догадалась по скрипучим ноткам в его голосе – и наверняка одичал после долгих месяцев вдали от людей. Должно быть, отросли длинные космы и всклокоченная борода. Салли задумалась, какого цвета у него глаза, и решила: бледно-голубые – цвета льда, освещенного солнцем.

Вначале она представляла, как вместе с коллегами его спасет: они посадят спускаемую капсулу «Союз» на острове Элсмир, найдут затерянную метеостанцию, и… Здесь ее фантазия обрывалась. Салли знала: им никогда оттуда не выбраться в теплые края. Скорее всего, они вообще не добрались бы до лагеря, погибнув в ледяном океане или под промозглыми ветрами тундры.

Нет, они высадятся намного южнее – там, где есть надежда выжить. А последний человек на Земле так и сгинет в снегах, и Салли никогда не узнает, как он выглядел на самом деле. Для нее он останется бесплотным голосом, призрачным скитальцем в океане радиоволн. Ему суждено умереть в одиночестве.

В соседнем отсеке радостно вскрикнул Тэл: корабль приближался к МКС. Салли промакнула глаза рукавом, тыльной стороной ладони вытерла нос. Несколько раз глубоко вдохнула и подвигала губами, попытавшись прогнать с лица скорбную гримасу. Разве встреча с МКС – не радостная новость?

Салли вымученно улыбнулась своему отражению в серебристом корпусе трансивера. Так уже лучше. В коридоре она налетела на Тибса, спешившего навстречу со стороны центрифуги.

– Ну как, готова? – спросил он.

– К чему?

– К возвращению домой.

Они вместе поплыли в командный отсек. Иванов парил под куполом, наблюдая, как космическая станция за стеклом становится больше и больше, а Тэл следил за ее приближением на мониторе, настраивая стыковочный узел. Корпус МКС щетинился солнечными батареями – станция будто расправила огромные блестящие крылья. Ниже ярко голубели подернутые рябью земные океаны, белели клочковатые облака.

– Я не знаю, готова ли, – прошептала Салли Тибсу, но тот не услышал.

Подоспел Харпер. На глазах у всей команды два космических аппарата медленно сблизились, выровнялись, а потом, словно по волшебству, стали единым целым – серебристым ангелом, парящим в пустых небесах.

Августин сел, чувствуя ломоту во всем теле. На первый взгляд палатка пустовала, но в полумраке он мог обмануться. Керосиновая лампа почти погасла, внутри стеклянной колбы слабо трепетало пламя.

– Айрис! – позвал Августин. – Айрис!

Тишина. Снаружи подвывал ветерок, шевеля полог, шипела керосиновая печь, потрескивал огонек лампы. Августин попытался вспомнить, как давно разговаривал с женщиной-астронавтом. Вчера? Позавчера? Еще раньше? В тумане снов наяву за временем было не уследить.

Он хотел расспросить эту женщину о родителях, о том, где прошло ее детство. Узнать, есть ли у нее своя семья, дети. Почему она решила стать астронавтом, что привлекло ее в одиночестве космоса, ради чего она бросила прежнюю жизнь. Он рассказал бы ей о работе, о том, чего достиг. И о своих ошибках. Хотел покаяться в грехах и быть прощенным. Сейчас, на закате жизни, он так много желал рассказать, – но сил на это почти не было. Даже поднять голову с подушки становилось все труднее.

Августин свесил ноги с раскладушки и, сгорбившись, ждал, когда черные пятна прекратят пляски у него перед глазами, а тело почувствует опору. Он сидел зажмурившись, пока голова не перестала кружиться, а открыв глаза, увидел Айрис – на том же стуле, где она сидела все время, пока он болел.

– Где ты пропадала? Долго тебя не было?

Девочка кивнула в ответ на последний вопрос. Отрешенный вид контрастировал с нежными чертами ее лица. Августин попытался понять то, что и так прекрасно знал, – и сразу заломило виски.

– Зачем ты здесь? – прошептал он.

Айрис склонила голову набок и повела плечами, как бы говоря: «Сам понимаешь». Августин надавил пальцами на закрытые веки, и в темноте заплясали разноцветные искры. Он знал, что стоит ему открыть глаза, – и стул перед ним опустеет. Так и случилось.

Одну ночь в Сокорро Августин не вспоминал уже многие годы. Он прибегал к любым способам, чтобы о ней не думать, но она снова настигла его, заставив широко раздуваться изъеденные болезнью легкие. Это случилось вскоре после того, как Джин сообщила ему, что беременна, а он предложил ей сделать аборт. Хотя время было позднее, он без приглашения явился в съемный гостевой домик со стенами из необожженного кирпича. Куда ни глянь, повсюду высились стопки книг и пачек бумаги для принтера. На обеденном столе грудами лежали страницы ее диссертации, возле них – фиолетовый маркер без колпачка, раскрытый блокнот, исписанный неразборчивым почерком, и чашка чая. Пошатываясь, Августин подошел к столу и рухнул в кресло. Он был пьян. Одно неосторожное движение – и чай растекся по бумаге, размывая фиолетовые чернила, словно тушь на заплаканных глазах.

Джин не рассердилась. Скорее… расстроилась. Она села рядом, поставила опрокинутую чашку и накрыла полотенцем лужицу, которая уже достигла края стола.

– Зачем ты пришел?

Августин молча смотрел на пожелтевшие от чая страницы. Повисла долгая пауза.

– Что ты здесь делаешь? – вновь спросила Джин.

А затем случилось самое нелепое, что только могло произойти: у него из глаз покатились слезы. Надеясь, что она не заметит, он отошел к буфету, где хранилось несколько бутылок с алкоголем: ликером, виски, джином. Августин вспомнил, что джин закончился на прошлой неделе – а значит, пришла очередь виски. Он налил немного в опустевшую чашку и залпом выпил. Женщина спрятала лицо в ладонях. Теперь они плакали оба.

– Чего тебе нужно? – всхлипнула она, и он вдруг понял, что приходить не стоило. Она действительно не хотела его видеть.

– Хочу попробовать снова, – пробормотал он. – Давай попробуем?

Она помотала головой – медленно, но однозначно, – и убрала бутылку виски обратно в шкаф.

– Я хочу все исправить, – настаивал Августин.

Джин посмотрела на него и, убедившись, что он не отводит взгляд, произнесла:

– Нет. Посмотри, в кого ты превратился.

Повинуясь, он побрел к выходу. У двери стоял столик, на котором, рядом со связкой ключей и конвертами, красовался маленький кактус в бирюзовом горшке. Над столиком висело зеркало, и Августин сделал то, о чем говорила Джин, – взглянул на свое отражение. Он увидел, как осунулось его лицо, словно кожа уже потеряла упругость; увидел воспаленные глаза с пожелтевшими белками. На воротнике рубашки запеклось бурое пятно. Он понятия не имел, чья это кровь и как она туда попала. Мужчина в зеркале был старше, чем думал Августин, – такой разбитый и потерянный, каким он никогда себя не ощущал. Затуманенный алкоголем разум заставлял отражение колебаться, словно мираж в пустыне, но почему-то дурман не скрывал, а наоборот, подчеркивал детали. Делал картинку четче. Августин ясно увидел, что он сам, будто сломанный механизм, нуждается в починке, и с убийственной ясностью осознал, что у него нет не только нужных инструментов, но и желания что-то исправлять. Он увидел себя глазами Джин – и понял, что ей и будущему ребенку будет лучше без него.