Аркадий Стругаций - Страшная большая планета

— Как бы наш бакен не упал вслед за нами, — пробормотал Беньковский.

— Не упадёт. Скорость у него достаточно велика — порядка двадцати пяти километров в секунду, и если выбросить его по курсу, успех обеспечен. Только нужно поторопиться. По моим расчётам часа через четыре мы вступим в стратосферу Юпитера, и выпуск бакена будет весьма затруднён. Составляйте бумагу, а я пойду посмотрю, что можно сделать.

Ван поднялся (Михаил Иванович увидел, как его смуглое лицо приняло при этом пепельный оттенок), несколько секунд постоял с закрытыми глазами и неуверенной походкой двинулся к выходу. На пороге он обернулся:

— Помните, у нас в распоряжении не больше трёх часов.

— Больше нам и не понадобится, — проворчал Беньковский. — Ну, дети капитана Гранта, начнём? Кому из вас приходилось раньше составлять предсмертные послания?

Он сел к столу и вынул из портфеля листок бумаги.

— Диктуйте, Михаил Петрович.

— Почему я?

— Ваша профессия, как-никак…

Северцев, ходивший взад и вперёд по каюте, бросился в кресло и закрыл лицо руками.

— Скорость, проклятая скорость… — простонал он.

Беньковский нахмурился, но промолчал.

— Диктуйте, Миша, — попросил он.

— Пишите… — Михаил Петрович на мгновение задумался. — Фу, чёрт, голова трещит… Так. Ну… “Звездолёт К-16. Земное время…” — Он посмотрел на универсальные часы над люком в рубку. — “Земное время 16 часов 3 февраля 19… года. Местное время — 5 часов 336-го дня. Транспортный звездолёт К-16 с грузом продовольствия для планетографической станции “Юпитер-1” на Мальхиоре…”

— На Мальхиоре, — повторил профессор. — Добавим в скобках “одиннадцатый спутник”. На Западе ещё не все знают, что такое Мальхиора.

- “…с грузом продовольствия для планетографической станции “Юпитер-1” на Мальхиоре (одиннадцатый спутник), имея на борту экипаж в составе капитана звездолёта Горелова и штурмана-механика Ван Лао-цзю и пассажиров — юпитерологов профессора Беньковского и аспиранта ЛГУ Северцева, врача Зотову и корреспондента “Известий” Королькова, 336-го дня в 11 часов по местному времени попал в плотный метеоритный поток, будучи в сорока часах пути от станции назначения…”

— Погодите, — перебил Беньковский. — Я проставлю координаты. Так. Элементы орбиты потока… к сожалению, не выяснены. Дальше.

- “Звездолёту на протяжении трёх часов последовательно угрожали сто шестьдесят два столкновения. Сто шестьдесят третий метеорит ударил в носовую часть. Ударом была полностью разрушена рубка управления и убит капитан звездолёта Горелов. Врач Зотова получила тяжёлые повреждения и… и не приходит в сознание. Остальные участники полёта отделались… гм… ушибами”.

Перо профессора быстро бегало по бумаге.

— Продолжайте, Михаил Петрович.

— Продолжаю. “За три часа метеоритной тревоги и в результате удара звездолёт израсходовал большую часть горючего, сбился с курсовой орбиты и на скорости около двадцати километров в секунду приблизился вплотную к поверхности Юпитера. Мы, оставшиеся в живых и в здравом рассудке, Беньковский, Ван, Северцев и Корольков приняли решение…”

— Приняли решение, — вполголоса повторил профессор.

- “…приняли решение: принять все меры к тому, чтобы…” Нет, не так. Вот: “…погибнуть на посту — постараться проникнуть невредимыми через внешние оболочки планеты и впервые в истории провести наблюдения её недр”. Так можно, Андрей Андреевич?

Беньковский кивнул. Выражение лица его было очень важным и торжественным.

- “Мы хотим до конца исполнить свой долг, своё назначение во Вселенной. Пусть никто не узнает, что мы увидим перед смертью. Пусть никто не узнает, каков был наш конец. Знайте только, что мы до конца сохранили за собой право на высокое звание Человека. Штурман Ван в последний раз покажет своё искусство, ведя корабль в водородную бездну; профессор Беньковский и аспирант Северцев проведут свои последние исследования. Корреспондент Корольков получит материал для последнего очерка…”

Северцев остановился за спиной профессора и глядел через его плечо. Затем провёл ладонью по лицу и выпрямился. Глаза его были закрыты.

- “Последнее наше слово, — диктовал Михаил Петрович дрожащим голосом, — обращено к Земле. Последний привет наш — к нашим семьям, нашему народу, всей нашей родной планете”. Дальше будут подписи, — сказал он, помолчав.

В наступившей тишине слышались только слабые стоны Валентины Ивановны и скрип пера по бумаге.

— Всё, — сказал наконец Беньковский. — Перечитайте.

Михаил Петрович пробежал листок глазами и сложил его вчетверо.

— Найдут ли его? — спросил он. Беньковский неопределённо хмыкнул.

Они поставили свои подписи — сначала Беньковский, затем Северцев и Михаил Петрович. Вернулся Ван, не читая, молча вывел в конце три иероглифа своего имени, помахал листком в воздухе, чтобы просохли чернила, аккуратно сложил его и вышел, ни на кого не глядя. И потянулись бесконечно медленные минуты.

Никто не заметил, когда перестала стонать Валентина Ивановна. Странная неживая тишина воцарилась в кабине. Беньковский вдруг встрепенулся, на цыпочках подошёл к умирающей, склонился над нею, прислушался. Потом также на цыпочках вернулся на своё место.

— Дышит ещё, — шёпотом сообщил он.

Михаил Петрович плотнее ушёл в кресло и прислонился горячей щекой к прохладной обивке. Думать ни о чём не хотелось, ибо всякая мысль неизбежно упиралась в главное: через несколько часов конец. Необходимо было отвлечься, сделать что-нибудь, иначе страх перед концом, прочно засевший ледяным комком где-то под желудком, мог вырваться и ударить в мозг.

— Интересно, что делает Ван? — пробормотал он.

Северцев пошевелился, но ничего не сказал. Беньковский поднял голову.

— Ван? Возится с бакеном, я полагаю. Или готовит звездолёт к спуску.

— Может быть, сходить, помочь ему?

— Вряд ли, Миша, вы будете полезны.

Профессор внимательно посмотрел на Михаила Петровича, затем на Северцева.

— Не вешайте носы, друзья, — сказал он. — Помните, у Пушкина? “Умирать так умирать, дело служивое”. Конечно, вы ещё молоды… А я другой смерти и не желал бы. Мой дед был военным моряком и подорвал на себе фашистский танк под Сталинградом… Мать и отец погибли во время второй экспедиции Кожина. И я тоже умру на посту. И желаю такой смерти своим сыновьям. Настоящему человеку не пристало подыхать от старческой немощи в своей берлоге.

Михаил Петрович насильственно улыбнулся.

— С этим, конечно, можно спорить, Андрей Андреевич…

— Можно, — согласился профессор. — У каждого свой взгляд на такие вещи. Ит депендз, как говорил коллега Старк. Но если вы думаете иначе, то какого чёрта, простите, вас понесло за миллиард без малого километров от вашей постельки?