Джеймс Кори - Гнев Тиамат

– Доброе утро, Фернан, – поздоровался Холден. – Я вам кое-что принес.

Охранник с улыбкой покачал головой.

– От вас я не могу этого взять, сэр.

– Понимаю, – кивнул Холден. – А жаль, знаете ли, потому что кофе в столовой для випов варить умеют. Не жгут свежие зерна, как секретные бумаги при обыске. И вода чуточку минерализована, но не настолько, чтобы казалось, будто пьешь из старой шахты. Отличный кофе, но…

– Как вы вкусно описываете, сэр.

Холден поставил одну чашку на лавку.

– Я ее оставлю здесь, чтобы вы потом безопасно утилизировали содержимое. А эту может утилизировать лейтенант Яо. В кофе немножко сахара.

– Я ей скажу, чтобы она от него избавилась, – улыбнулся охранник.

На то, чтобы хоть настолько наладить отношения с парнишкой, ушла не одна неделя. Добился Холден не многого, но и это уже кое-что. Каждый обитатель этого здания, кто видит в Холдене человека, кто привык к ритуалам с его участием, самую малость затрудняет его убийство. Порознь все это мелочи. А в совокупности могут немножко сдвинуть черту между милосердием и пулей в затылок. Поэтому Холден дружески рассмеялся и отошел в сад.

Жизнь в здании государственного совета шла по своему распорядку. Все, сознавали они то или нет, двигались по накатанной. Здесь, в сердце империи, где тысячи человек входили, выходили, перемещались по зданию вблизи источника власти и силы, не хватило бы целой жизни, чтобы отследить каждого. Тут как с термитником: надо сидеть и наблюдать, пока каждый термит не перестанет быть отдельным насекомым и не превратится в орган большого и старого мыслящего организма. Проживи Холден даже столько, на сколько рассчитывал Дуарте, все равно не постиг бы всех тонкостей. Но для его нынешних целей хватало и мелких закономерностей. Например, знания, что Кортасар любит выигрывать в шашки, лейтенант охраны – кофе с сахаром, а дочь Дуарте утром выходит в сад, особенно когда чем-то взволнована.

Конечно, выходила она не всегда. Иной раз Холден, расположившись так, чтобы она могла на него наткнуться, часами читал старые авантюрные романы или смотрел дозволенные цензурой развлекательные программы. Но не новостные. К каналам государственной пропаганды ему дали доступ, но их он не мог смотреть. Либо злился, а он не мог себе позволить злости, либо от простого повторения начинал им верить. И этого он тоже не мог себе позволить.

Сегодня он уселся возле маленькой пагоды у искусственного ручья. Здесь посадили растения местных разновидностей. Структуры, соответствующие листьям, были темнее, чем Холден привык видеть у растений. Созданный здешней эволюцией аналог хлорофилла делал их иссиня-черными. Но пластинки были достаточно широкими, чтобы улавливать энергию солнца. И высота позволяла затмить соседей в конкуренции за солнечный свет. Сходные потребности диктовали сходные решения. Так же, как на Земле пять раз решена была задача полета. «Хороший дизайнерский ход». Так говорила Элви Окойе.

Достав наладонник, Холден позволил себе почти на два часа погрузиться в старый детектив с убийством в декорациях ледовозной баржи, таскавшей воду в Поясе до открытия врат. Автор явно никогда в жизни не бывал на ледовозах.

О том, что он уже не один, предупредил лай. Холден как раз успел отложить читалку, когда из-за изгороди выскочила старая лабрадориха, улыбавшаяся, как умеют только собаки. Холден с ладони скормил старушке колбаску и принялся почесывать ее за ухом. Нет лучшего способа заслужить доверие хозяйки, как понравиться собаке, а чтобы понравиться собаке, нет способа лучше взятки.

– Кто тут хорошая собака? – спросил он.

Псина только успела фыркнуть, как появилась девочка. Тереза, наследница. Принцесса империи. Ей было четырнадцать – в этом возрасте у подростков все эмоции на лице. Холден с первого взгляда понял, что она совершенно несчастна.

– Привет, – как обычно, поздоровался он. Всегда одинаково, чтобы обычай стал привычкой. Чтобы он стал привычным. Потому что в привычном не видят угрозы.

Обычно она отвечала: «Здравствуйте», – но сегодня порядок оказался нарушен. Тереза смотрела только на собаку, избегая взгляда Холдена. Глаза у нее покраснели, под ними пролегли темные пятна. И кожа была бледнее, чем всегда. Что бы ни случилось, это задело ее лично. Значит, выбор вариантов сужается.

– Странное дело, знаешь ли, – заговорил Холден. – Я утром видел доктора Кортасара – в большой спешке. Обычно он задерживается поболтать ни о чем. А сегодня так и рвался вон из кожи. Даже не нашел времени отхлестать меня по заду на шахматной доске.

– Он сейчас очень занят, – отозвалась Тереза. Голос был такой же разбитый, как она сама. – С пациентом. Доктор Окойе – она из научного директората. И еще ее муж. Она пострадала, и ее доставили сюда, чтобы отец мог с ней побеседовать. Ранена она не тяжело, поправится, но доктор Кортасар помогает в лечении.

Под конец своей речи она кивнула, словно переслушала и одобрила сказанное. Чуть заметный жест. Из тех, что, начни она играть в покер, привели бы к большим проигрышам.

– Сожалею, – сказал Холден. – Надеюсь, ей уже лучше.

Он не стал спрашивать, что с ней случилось. Он не будет докапываться. Оставит как есть. С точки зрения тактики было бы ошибкой добиваться большего.

– Эй, – снова заговорил он. – Может, ты бы предпочла это услышать не от меня, но, что бы там ни было… все уладится.

Глаза у нее округлились и тут же стали жесткими. Перемена не заняла и секунды.

– Не понимаю, о чем вы, – сказала она и, отвернувшись, зашагала прочь, шлепнув себя ладонью по бедру, чтобы подозвать собаку. Псина виновато переводила взгляд с нее на Холдена. Надежда на новую порцию колбасы боролась с опасностью огорчить своего человека.

– Иди уж, – сказал Холден, кивнув на удаляющуюся спину Терезы. Собака дружески тявкнула и умчалась.

Холден попробовал вернуться к чтению, но то и дело отвлекался. Он прождал около часа, потом убрал наладонник и отправился гулять. Поднимался прохладный ветерок. Холдену пришло в голову вернуться к себе в камеру за курткой, но он отказался от этой мысли. Сегодня маленькое неудобство представлялось вполне уместным. И он свернул к мавзолею.

Гирлянды цветов еще лежали под стенами. Красные, белые, нежно-пурпурные. Одни местные, лаконские, другие из гидропонных установок. Их будут менять, пока не поступит приказ перестать. А если власть забудет об отмене, на могиле Авасаралы до скончания века будут лежать свежие цветы.

Высеченная в камне женщина смотрела на него. Может быть, ее потаенная улыбка только почудилась Холдену. Как будто теперь, когда смерть избавила ее от ответственности за это масштабное, мерзкое представление под названием «история человечества», она наконец оценила его юмор. Он поднял взгляд, вспоминая ее голос, ее движения. И глаза, блестящие, умные и безжалостные, как у вороны.