Джеймс Кори - Гнев Тиамат

Коннор и Мьюриэль стояли перед холстом с человеческой фигурой почти в натуральную величину. Опустив руки, человек поднял лицо к небу, словно засмотрелся в него. Вместо одежды его тело окутывала, ничего не скрывая, серебристая пленка. Тереза остановилась, скрестила руки на груди. Художник передал каждую мелочь, вплоть до волосков на тыльных сторонах ладоней. Фотографии не бывают такими точными.

– Это называется «Ночь Икара», – подсказал Илич. – Автора звали Кингстон Kсy. Первый художник Марса. Когда он впервые выставил эту картину, его чуть не депортировали обратно на Землю. Кто скажет почему?

Тереза ощутила чужие взгляды: друг на друга и на нее. Она не знала и знать не хотела ответа. Ее ум словно песком отчистили. Ничего не осталось.

– Пленка? – осторожно предположила Эллисон.

– Да, – сказал Илич. – Так выглядел в старину материал для пересадки кожи. Как вы видите, мужчина темнокожий. В ранней истории Марса значительная часть внутренних конфликтов происходила между нациями, основавшими различные колонии. Натурщик Kсy родом из страны, называвшейся Пакистан. Родина художника называлась Китай и в те времена враждовала с Пакистаном. Эти двое были врагами. Показывая врага в откровенно оздоровляющем и эротическом контексте, художник с политической точки зрения сильно рисковал. Картина Kсy могла довести его до тюрьмы. Или до принудительных работ.

«Или до бокса», – подумала, но не сказала Тереза. До протомолекулы боксов ни у кого не было.

Она удивилась, услышав собственный голос:

– Зачем же он тогда создал статую?

– Для него это было важно, – ответил Илич. – Kсy воспринимал все человечество как одну семью и считал разделяющие нас отличия мелочью в сравнении с глубинными объединяющими факторами. Вот почему твой отец доставил сюда это полотно. Единство человечества – идеал Лаконии.

Ее удивила такая мысль. Они прямо сейчас пытали Холдена из-за политических разногласий. Они убили Тимоти, а Тимоти, может быть, явился на Лаконию, чтобы убить их. А теперь все они делают вид, что этот давно покойный мужчина с едва прикрытым пенисом символизирует, сколько у них у всех общего? Глупо.

Хуже, чем глупо. Нечестно.

Илич, видимо, уловив, как она помрачнела, перевел семинар к коллекции абстрактных скульптур, недавно прибывших с Бара Гаон. Тереза только хотела перейти к ним, когда из-за угла показался улыбающийся доктор Кортасар.

– Полковник, – заговорил он. – Вот вы где. Я хотел спросить, не уступите ли мне на несколько минут Терезу. Обычное медицинское обследование.

Он вывел Илича из равновесия. Из-под тщательно выверенного спокойствия на миг проступило раздражение. И даже гнев. Терезе сразу захотелось поддержать Кортасара.

– Я не против, – сказала она. – Потом найду эти материалы самостоятельно.

Илич уже вернул на место прежнюю улыбку.

– Не знаю…

Кортасар взял ее за руку.

– Это ненадолго. Сейчас же верну. Все хорошо.

Позволив ему увести себя, она ощутила что-то похожее на радость или злость. Уголек мятежа еще светился, не остывая, в золе ее мира. Тереза пыталась удержаться за него. Кортасар что-то напевал себе под нос. Он явно был доволен, шагал чуть ли не вприпрыжку. Выждав, чтобы их уже не могли услышать, Тереза заговорила:

– Ничего не случилось?

– Все прекрасно. Чудесно. Я начинаю понимать, что произошло. Ну, ты знаешь. С верховным консулом. Надо провести кое-какие анализы.

– Для сравнения с базовым фоном?

Кортасар улыбнулся шире прежнего:

– Да, что-то в этом роде.

Они вместе прошли через здание в частное медицинское крыло. Вся охрана их знала. Никто и не подумал насторожиться. Терезе, чтобы поспевать за широким шагом Кортасара, пришлось перейти на рысцу.

Все было в норме, пока они не вошли в медкабинет – тот самый, где, сколько Тереза себя помнила, ее лечили от редких недомоганий и проводили ежегодный осмотр. Но на месте врача сидела Элви Окойе. Тереза еще и тогда ничего не заподозрила, хотя Кортасар резко скис.

– Доктор Окойе. Боюсь, вы выбрали неудачное время.

– Я хотела бы прояснить кое-что в записях, – сказала она.

– Время неподходящее, – жестче повторил Кортасар.

Мятеж, согревавший душу Терезы, стал больше похож на ужас. Она не понимала этого чувства, но доверяла ему. «Тебе стоит посмотреть на меня», – сказал в памяти Холден. Его слова как-то связались с голосом Кортасара: «Природа постоянно пожирает детей».

– Если с Терезой происходит что-то существенное, – сказала Элви Окойе, – нам, вероятно, следует уведомить адмирала Трехо.

Пауза затянулась. На миг Тереза снова оказалась в пещере. Тимоти велел ей заткнуть уши. Она слишком часто дышала. Мир заискрил по краям, стал таким ярким, что перестал отличаться от темноты.

Кортасар взглянул на нее.

– Можешь идти, – сказал он. – Займемся этим в другой раз.

Тереза кивнула, развернулась и пошла обратно, к музею, где занимались сверстники, с чувством, что вот сейчас случилось что-то важное. Опасное. А она не поняла что.

– Даю подтверждение, «Белая ворона». Курс выправлен. Можете двигаться, са-са?

– Слышала и приняла, – отозвалась Бобби. – Спасибо, диспетчер.

Направленный луч связи с диспетчерской Каллисто отключился, и Бобби двинула с места легкий скиф, ощутив небольшую нагрузку, когда заработали маневровые. Толчок даже не развернул ее амортизатора, но траекторию движения изменил достаточно. Дисплей был жестко изолирован: позволял ей отслеживать ход исполнения плана без риска утечки вовне. Видеть «Бурю», рассчитать, где должен появиться «Предштормовой» и где следует быть ей.

Бобби протянула руки, и бронированные перчатки лаконского силового скафандра последовали за ее движением. Из-под черной краски кое-где прорывалась голубизна. Ни черный, ни голубой ей не подходили и никогда не стали бы ее цветами. Ее скафандр должен быть красным. Бобби установила шифрованную направленную связь и дождалась подтверждения. Все они находились так близко, что светового лага практически не ощущалось. Это будет не стратегическое сражение и не рукопашная, а заварушка где-то между ними.

– Капитан, – отозвалась Джиллиан Хьюстон.

– Диспетчерская дала нам добро. Мониторь нашу позицию и будь готова.

– Поняла, – сказала Джиллиан и прервала связь.

Дисциплина неспроста требовала не оставлять луч включенным дольше необходимого. Правда, сейчас это мало что изменит. К тому времени, как лаконцы отследят сигнал, все уже кончится. Во всяком случае, зайдет так далеко, что не остановишь.

«Белая ворона» была до ужаса маленьким корабликом. Бобби, даже если бы не шла на нем в бой, постаралась бы застегнуть скафандр на все пуговицы. На светлой матерчатой обивке переборок виднелись белые полосы – ткань вылиняла от старости и радиации. Амортизаторы были жесткими, комковатыми и опаздывали подстраиваться к изменениям вектора. Скобы-захваты на переборках блестели, отполированные поколениями рук, как, говорят, протирались каменные ступени средневековых земных соборов. Кораблик пережил свое время, но двигатели у него еще работали, а большего Бобби от него и не требовала.