Роберт Хайнлайн - Пасынки Вселенной. История будущего. Книга 2 [сборник litres]

Блэки отошел к умывальнику, стоявшему в углу комнаты. Он вернулся, неся мокрое полотенце, и бросил его Маккиннону:

– Вытри рожу, приятель. И давай-ка в колясочку, ехать пора.

У Маккиннона оказалось достаточно времени, чтобы поразмыслить о будущем, пока он вез Блэки в город. На вопрос, куда они направляются, кроме лаконичной, но невразумительной фразы «призовой суд» [24] Призовой суд – военно-морской суд, который выносит решения о распределении захваченного в ходе войны имущества. – Примеч. С. В. Голд. , ссыльный от своего конвоира так ничего и не услышал, но с вопросами лезть не стал, хотя просто места себе не находил от недостатка информации. Губу после нескольких ударов саднило, голова раскалывалась, и ему не хотелось усугублять ситуацию какой-нибудь неосторожно сорвавшейся фразой.

Видимо, Ковентри вовсе не был той анархией на границе обжитого мира, которую он ожидал здесь увидеть. Тут, судя по всему, имелось какое-то правительство, но оно не было похоже на то, к которому он привык. А он-то представлял себе Ковентри страной благородных независимых людей, предоставляющих друг другу полную свободу и практикующих взаимное уважение. Нет, мерзавцы тут, разумеется, тоже должны попадаться, но с ними разговор короток и, надо думать, с летальным исходом, стоит только им проявить свою истинную подлую натуру. У него была сильная, хотя и подсознательная уверенность в том, что добродетель всегда побеждает.

И, столкнувшись здесь с правительственными служащими, он ожидал, что те станут действовать по законам, к которым он привык с детства: будут честными, добросовестными, достаточно умелыми и постоянно заботящимися о свободах и правах граждан. Он знал, что чиновники были такими не всегда, но сам с подобными вещами не сталкивался – для него это было что-то отдаленное и маловероятное, как каннибализм или рабство.

Если бы он подумал получше, то, вероятно, понял бы, что гражданских служащих в Ковентри никогда не подвергали экзамену, чтобы определить их психологическую пригодность к исполнению своих обязанностей, и поскольку каждый обитатель Ковентри находился тут – как и он сам – за нарушение Ковенанта и отказ от терапии, то большинство из них, очевидно, неуправляемы и творят произвол.

Теперь единственное, на что Маккиннон надеялся, так это на суд. Все, чего он сейчас желал, – получить возможность выложить на суде свою историю.

Его надежды на судебную процедуру должны показаться не совсем логичными, ведь прошло не слишком-то много времени, как он отказался иметь дело с организованным правительством. Но даже если он отказался от правительства на словах, то не мог отказаться от собственной жизни, своих привычек и представлений, сформированных средой, в которой он жил. Он мог проклясть суд, унизивший его своим приговором и поставивший его перед выбором, и все же искренне ожидать от суда правосудия. Он мог настаивать на своей полной независимости, но одновременно ожидал, что люди, с которыми ему предстоит столкнуться, будут подчиняться Ковенанту, – других-то он никогда не встречал! Он был не в состоянии отбросить прочь собственные рефлексы и привычки, равно как не мог расстаться со своим телом.

Но сам этого он еще не осознавал.

Зазевавшись, Маккиннон не успел встать, когда судья вошел в зал заседаний. Приставы быстренько дали ему понять, что к чему, однако злобный взгляд с судейского кресла он все-таки заработать успел. Ни внешний вид судьи, ни его манеры особых надежд не внушали. Это был упитанный красномордый тип, чей садистский характер буквально читался у него на лице и сквозил в каждом движении. Маккиннону пришлось обождать, пока судья расправится подчистую с несколькими мелкими нарушителями спокойствия, причем Маккиннону показалось, что все здесь происходящее полностью противоречит закону.

И все-таки он оживился, когда услышал свое имя. Маккиннон встал и попытался рассказать свою историю. Удар молотка судьи прервал его.

– В чем его обвиняют? – спросил судья, и на лице его проступила сеть мрачных морщин. – Пьянство и буйное поведение, судя по всему. Я положу конец этим безобразиям у молодых людей, даже если на борьбу уйдут последние мои силы! – Он обратился к секретарю: – Судимости имеются?

Секретарь что-то зашептал ему на ухо. Судья бросил на Маккиннона взгляд, в котором раздражение смешалось с подозрительностью, а затем предложил таможеннику выйти вперед. Блэки изложил дело четко и ясно, с легкостью человека, привыкшего давать показания. Ссадины на лице Маккиннона он объяснил тем, что тот оказал сопротивление офицеру, находившемуся при исполнении служебных обязанностей. Он передал суду список, который составил его напарник, но почему-то забыл упомянуть о вещах, изъятых еще до его составления.

Судья повернулся к Маккиннону:

– Хочешь чего-нибудь добавить?

– Разумеется, доктор, – начал было тот. – Тут нет ни слова…

Бах! Удар молотка прервал его. Пристав подскочил к Маккиннону и постарался тому объяснить, как следует обращаться к судье. Объяснение привело его в замешательство. Согласно его опыту, «судья», естественно, означал «врача», психиатра, разбирающегося в социальных проблемах. Кроме того, он никогда не слышал ни о каких особых речевых формах, принятых в зале суда. Но он откорректировал свою речь в соответствии с полученными инструкциями:

– С разрешения высокого суда я заявляю, что этот человек лжет. Он и его компаньон напали на меня и ограбили. Я просто…

– Контрабандисты всегда считают себя ограбленными, когда их ловят таможенники, – усмехнулся судья. – Сознаешься ли ты, что оказал сопротивление при досмотре?

– Нет, ваша честь, но…

– Хватит! Штраф в размере пятидесяти процентов от суммы положенной пошлины. Плати прямо секретарю.

– Но, ваша честь, я не могу заплатить.

– Не можешь заплатить?

– У меня нет никаких денег. Только мое имущество.

– Вот как? – Судья повернул лицо к секретарю. – Записывайте решение по делу. Имущество конфисковать. Десять суток за бродяжничество. Общество не может терпеть, чтобы эти нищие иммигранты шлялись где попало и нападали на законопослушных граждан. Следующий!

Маккиннона уволокли прочь. Только скрежет ключа в замке тюремной камеры объяснил ему, на каком свете он оказался.

– Эй, дружище, как там погодка снаружи?

В тюремной камере с ним оказался еще один обитатель – крепко сбитый мужчина, поднявший глаза от разложенного пасьянса, когда Маккиннон вошел. Он сидел верхом на скамье, где лежали карты, и разглядывал новичка спокойными, умными, поблескивающими глазами.

– Снаружи – более-менее спокойная, не то что в зале суда, – ответил Маккиннон, стараясь говорить таким же дурашливым тоном, что и его собеседник, однако получалось это у него плохо: губы саднило и улыбка выходила кривая.