Кристофер Руоккио - Империя тишины [litres]

– Это не моя война, так же как и не твоя. Мы получили ее в наследство, как и вы. Когда ты об этом заговорил, я осмелилось на надежду.

– Есть одно высказывание, – я выпрямил спину и выставил вперед подбородок, – мой учитель говорил, что надежда – это дым.

Не знаю, что заставило сьельсина медлить с ответом – раздумья или боль.

– Похоже, оно было мудрецом.

– Он, – поправил я.

Сьельсин с шумом выдохнул воздух через косые носовые разрезы, а я продолжил:

– Ичакта Уванари, я хочу вернуть тебя к твоему народу. К твоему аэте.

«К твоему хозяину? Владельцу? Создателю?»

Что за огонь вспыхнул в глазах Уванари? Надежда?

«Надежда – это дым», – прошептал мне в ухо голос Гибсона. Часть моей души.

Уванари подняло глаза к потолку и сказало, словно обращаясь к невидимым наблюдателям – инквизиторам, логофетам – или, возможно, еще более невидимым и неслышимым богам:

– К моему народу? После всего, что сделал твой народ? Думаешь, мой хозяин поблагодарит тебя за это?

Оно попыталось пошевелить ободранной рукой в электромагнитном фиксаторе.

– Мне показалось, ты говорило, что вы рабы. Дорого ли стоят ваши жизни для твоего хозяина? – Я повернул вопрос в другую сторону, словно нож в ране. – Насколько больше они будут стоить после сделки с нами?

– Мы kasamnte, – прошипело существо. – Никто. Ты можешь это понять? Даже Танаран для него ничего не значит.

Я перестал медленно обходить кругом наклонный крест сьельсина и остановился, опустив руки. Какое-то время только струйки пара от нашего дыхания поднимались вверх. В этой фразе было столько неясного, что услышь я ее на уроке Гибсона, обязательно попросил бы учителя повторить сказанное. Танаран? Я отложил в сторону все, что касалось Танарана, и сосредоточился на построении предложения. «Для него». Уванари явно применило активную форму: o-kousun. Но это был объект действия, и поэтому здесь следовало ожидать нейтральной. Фраза казалась поврежденной, как сломанный зуб.

– Для него? – переспросил я.

Уванари не ответило, даже не посмотрело на меня. В этот момент инквизитор Агари ударила бы его шокером, или сорвала бы с него одеяло, или приказала вырвать ему клещами еще один зуб или коготь. Но я не был инквизитором Агари.

– Кого ты имело в виду? Своего хозяина? Вашего аэту?

– Моего…

Уванари стиснуло зубы и закрутило головой в знак отрицания. «Нет».

Я решил зайти с другой стороны:

– А почему ты так сказало про Танарана? – («Даже Танаран для него ничего не значит». Hejato Tanaran higatseyu ti-kousun.) – Кто он такой?

Беспокойно покусывая ноготь большого пальца, я вспомнил молодого сьельсина, одетого не в доспехи, как Уванари и все остальные солдаты, а в легкое черно-зеленое платье.

– Танаран – аэта?

– Танаран? – Уванари едва не рассмеялось, слегка заторможенно под действием болеутоляющего. – Нет, Танаран – baetan.

Я удивленно заморгал и откусил край ногтя:

– Корень?

– Ты можешь убить меня, Адриан? – донеслись, будто бы из ниоткуда, слова, совершенно не связанные с тем, о чем мы говорили прежде, но перевешивающие все, что произошло в этот день. Все, что подталкивало меня к этому… этому…

Я взглянул на сьельсина из-под длинных прямых волос. Уванари смотрело на меня, его нечеловеческое лицо было напряженным и бледным, как молоко. Один из рогов сломался, и не очень ровно – остался лишь зазубренный обломок. Я каким-то образом не замечал этого раньше, стоя, словно призрак, в углу этой камеры на каждом допросе. Нет, не как призрак – как деймон, такая же машина, какие соплеменники Валки используют для перевода.

– Biqa o-okarin ne? – переспросил я («Убить тебя?»). – Я не могу тебя убить. И что ты говорил про Танарана?

– Оно станет… может когда-нибудь стать аэтой, – ответило Уванари и сменило тему. – Ты должен убить меня. Это выход. Если тебе действительно жаль, это единственный выход.

Холодный камень застрял у меня в горле, холодный, твердый, мертвый уголек, без огня искупления, о котором говорится в древних легендах. Он мешал мне говорить, тем более – с Уванари. Я сумел подобрать слова только на галстани:

– Я хотел помочь. Хотел… сделать лучше…

Пол блестел, как лезвие ножа, потертый, исцарапанный, вычищенный. Сколько людей окончили жизнь в этой камере, зачеркнув прошлое и будущее своей истории?

– …Это моя вина.

Вот что имел в виду Гибсон, говоря об уродстве мира.

Переключившись на язык сьельсинов, я сказал:

– Я не могу это сделать.

– Ты должен. Это ndaktu.

«Милосердие». Нет, своего рода ритуальное милосердие. Я попытался вспомнить точное значение слова с почти юридическим смыслом и снова спросил:

– Уванари, где находится ваш флот? Где твой народ?

Оно отрицательно покрутило головой, казалось, на грани истерики:

– Нет, нет.

– Я хочу установить контакт с ними. Должен быть какой-то способ. Способ, при котором они ничем не будут рисковать. Я хочу, чтобы ты, и Танаран, и все остальные вернулись домой. Честное слово.

Я не был лжецом, ситуация заставляла меня стать им. Что бы я ни сделал, что бы ни узнал – все это обязательно будет извращено. Мне вспомнились последние слова одного древнего генерала, смысл которых затерялся во времени или же и вовсе никогда не был по-настоящему понят: «Как же я выйду из этого лабиринта?» [28] Якобы предсмертные слова Симона Боливара. Но я продолжал идти, подобно Тесею: только вперед, только вниз, ни разу не свернув влево или вправо. Я был частью этого ужаса, как лис бывает частью охоты, а кролик – частью собачьих бегов. Я искал выход, прекрасно понимая, что все сказанное и сделанное мной они обратят в свою пользу. Но мог ли я поступить иначе?

Ичакта сплюнул на решетку у основания креста:

– Я не предам свой народ. Не отдам его тебе, yukajjimn.

– Это нужно понимать как «паразит»? – пробормотал я на галстани.

Разочарованный поражением, я опустил голову и потер глаза. Мы больше не обращались друг к другу по имени. Однако одно я все-таки для себя уяснил: мне нужно поговорить с Танараном, а не с Унавари. И я собрался уходить.

– Подожди, – сказал сьельсин.

Я остановился уже на полпути к двери.

– …Его зовут Араната.

– Кого? – спросил я и сам понял, о ком говорит Уванари.

– Моего хозяина, – ответил капитан; оно опять использовало активную форму – о ком еще могла идти речь? – Араната Отиоло. Ты не найдешь его. Но… может быть, теперь ты остановишься?

Обернувшись к узнику, я спросил:

– Значит, ты готово помочь нам? Готово рассказать, где искать твой народ?

На мгновение в камере повисло молчание, ужасающее, как смерть звезд. А затем существо ответило:

– Нет. Я не могу сказать. Я не знаю. Мы все время странствуем.

– У тебя должен быть какой-то способ вернуться домой, – недоверчиво проговорил я.