Кристофер Руоккио - Империя тишины [litres]

С выпученными глазами он ударил меня кулаком по ребрам.

– Я думал, Адр, ты мой друг… – (я до сих пор слышу тот упрек в его словах, вижу, как он оскалил свои не совсем белые зубы), – думал, что ты не станешь ничего от меня скрывать.

Что-то шевельнулось во мне, осколок прежней ярости нобиля, вынужденного вести переговоры с работниками верфи.

– Что скрывать? Это?

Я вытащил кольцо и показал Хлысту. Под лучами убийственного солнца серебро превратилось в бронзу.

– Что ты хотел от меня услышать? – настаивал я.

Хлыст снова стиснул зубы, борясь со словами, которые так и не произнес. Он глядел в сторону, на высокую стену Белого района. Вагоны канатной дороги покачивались у нас над головами, перевозя людей из респектабельной части города в Низины. Я чувствовал, что должен ему о чем-то рассказать. О чем-нибудь. Обо всем. Об отце, Криспине, Кире. О Гибсоне и о том, что с ним сделали. О матери и о том, что могли, как я опасался, сделать с ней. О Капелле и о том, что они, несомненно, сделали бы со мной.

В итоге я так ничего ему и не рассказал.

– Это… не казалось мне важным, – проговорил я, и эти слова прозвучали чуть ли не пренебрежительно, словно тени, отбрасываемые более серьезными заботами; это были мелочи, и сам я из-за них становился мельче. – Не имело значения.

– Не казалось важным? – Хлыст не отпустил меня, а принялся трясти за плечи. – Не казалось важным?

Он говорил все громче, привлекая внимание проходившего мимо курьера и молодой пары в одинаковых саронгах:

– Что ты вообще делаешь на Колоссо? Тебе ведь не нужны эти кровавые деньги!

Я прикусил губу и примирительно положил руку на его плечо:

– Все не так просто, Хлыст…

– Да уж конечно! – прошипел он, потянув меня на себя так, что мне пришлось нагнуться. – Ты один из них! И не говори мне, что это не имеет значения.

Что-то изменилось в его лице, какая-то тень накрыла его. Я вспомнил о том, кем он был, вспомнил гурий из гарема наместницы и то, что делали с ними Криспин и моя мать. Вспомнил и содрогнулся. Может быть, у Хлыста был похожий опыт общения с палатинами? Подумав о Кире, о том, как она застыла в моих объятиях, я похолодел сам.

– Это для тебя просто игра? – не отступал Хлыст. – Жить так, как приходится нам.

– Нет! – огрызнулся я. – Нет, дьявол тебя побери! То, что ты говоришь, это просто абсурд!

«Абсурд». Это было не плебейское слово. Хлыст скривился, услышав его, или, может быть, теперь, когда узнал, кто я такой, уловил мой отрывистый делосианский акцент.

– Гхен был прав насчет тебя, твое величество, – ухмыльнулся он и оттолкнул меня.

– Но все совсем не так!

Мне нужно было сдержаться и не заорать на него. Люди вокруг откровенно уставились на нас, и я лишь прошипел в ответ:

– Я бы не стал пользоваться им, если бы у меня был выбор. Стоит мне это сделать, и меня ждут сплошные неприятности, пока я не покину Империю, понимаешь?

– И что же ты натворил? – чуть ли не прорычал Хлыст. – Избил наложницу своего отца, когда у тебя на нее не встал?

Эти слова задели меня за живое, зажгли воспоминание о том, что мой дед погиб от руки своей наложницы.

– Я ни разу не прикоснулся ни к одной из них. И ни за что бы не тронул. Не знаю, через что ты прошел, Хлыст, но это случилось не из-за меня. Думаешь, мы все чудовища? Но я тот же самый, каким был два дня назад. Тот же самый, что сто раз спасал твою жизнь в колизее. Тот же.

– Нет, не тот, – ответил Хлыст. – Ты один из них. И ты врал мне.

– Я не могу сказать правду! – выпалил я. – Не мог. Это слишком опасно.

– Это совсем не выглядело опасным, когда ты размахивал своим кольцом!

У меня не хватило бы терпения объяснять ему тонкости финансовых операций между планетарными домами.

– Им придется уступить мне этот корабль, потому что они теперь знают, кто я такой. Придется продать его в кредит.

– Потому что они знают, кто ты такой, – усмехнулся Хлыст.

– Я пытался украсть его, обмануть отца и этих людей Матаро. Думаешь, мне очень хочется быть здесь? – проревел я, указывая на мрачную улицу, на черепичные крыши и фасады магазинов вокруг нас. – Думаешь, это именно то, чего я хотел? Ты и в самом деле считаешь, что я оказался бы с вами, если бы у меня был выбор?

Это было худшее, что я мог сказать.

– А что с нами не так? – возразил Хлыст, едва сдерживая рычание. – Так и выглядит жизнь, твое величество. Так она выглядит на самом деле. Ты просто не знаешь!

– Я не знаю? Правда? – начал было я, но подавился собственными объяснениями; кровь стучала у меня в висках, губы растянулись скорее в оскал, чем в усмешку. – Ты не единственный человек в мире, кому приходилось страдать. Я три года бродяжничал на улицах этого города, спал в трубах канализации. Меня избивали, кололи ножом, едва не изнасиловали. Я пережил эту проклятую гниль, похоронил…

Кого я похоронил? Любимую? Друга?

– Я потерял здесь близких мне людей. Если какой-то надушенный торговец отымел тебя во время рейса, это еще не значит, что ты получил монополию на страдания!

По тому, как побледнел Хлыст, я сразу понял, что именно эти слова были худшими из сказанного. Все объяснения, все оправдания, вся гордость оставили меня. Я должен был справиться с болью, а не вкладывать ее в свои слова, пусть даже и справедливые.

Вдруг я сложился, словно шкатулка с драгоценностями, плечи мои опали. Как бы мне хотелось сказать, что это голос отца слетал с моих губ. Сказать, что это был Криспин, или моя мать, или дядя Люциан… но это был мой собственный голос.

Я не заметил удара, пока кулак не угодил мне в скулу. Моя голова откинулась, я отшатнулся и не упал только потому, что уперся спиной в стену булочной. Кто-то охнул, и, когда у меня прояснилось зрение, я увидел двух молодых людей в серебряной форме какого-то корабля, настраивающих терминалы на запись. Я сплюнул. Слюна была красной или это только игра проклятого солнечного света? В какой-то момент я особенно остро почувствовал, как липнет к телу одежда во влажном и дымном воздухе.

Отвечать сразу я не стал, а лишь разгладил свою коричневую рубашку. Хлыст свирепо смотрел на меня, краска медленно заливала его лицо. Он опустил руки, но не разжал кулаки. Схоласты учат нас, что течение времени неизменно, но когда я стоял там, на виду у всей улицы, мне казалось, будто секунды ползут, как тысячелетия.

– Прости, – сказал я наконец.

Как бы я сам ни страдал – а я действительно страдал, – это не дает мне монополию на страдание. В памяти снова всплыла та ночь, когда банда Реллса вытащила меня из моего убежища, вспомнил, как меня избивали префекты, как стреляли из станнеров. Мы с Хлыстом не очень отличались друг от друга, несмотря на разное происхождение. И вот теперь я обвиняю его в своей собственной ошибке.