Кристофер Руоккио - Империя тишины [litres]

– Прости, я просто не могу об этом рассказать.

– Почему не можешь? – сверкнул глазами Хлыст.

Я вытер губы тыльной стороной ладони.

– Это был хороший удар. – Я посмотрел на свою руку, слюна все-таки была красной. – И я получил по заслугам.

– Почему ты не можешь рассказать мне?

Хлыст подошел на шаг ближе, закрывая меня от терминалов корабельщиков, которые кружили возле нас, как актеры в костюмах ворон в глупых эвдорских представлениях.

Почти шепотом он добавил:

– Ты кого-то убил?

Я покачал головой и грозно посмотрел на зевак, праздных глупцов, которым больше нечем заняться, кроме как совать свои клювы в чужую жизнь. Затем втянул в себя воздух и снова покачал головой. В первый раз это означало отрицание, во второй – отказ рассказать больше. Хлыст сплюнул – не совсем под мои ноги, но достаточно близко, чтобы не увидеть разницы. Челюсть болела, и я с какой-то отстраненностью подумал, что один зуб у меня шатается и может совсем выпасть. Но со временем он отрастет заново. Я ведь палатин. А у палатинов зубы всегда отрастают.

Я откашлялся:

– Хлыст, я… я не могу. Прости, но я…

Мирмидонец поднял руку:

– Да ну тебя!

Он развернулся и ушел. А я смотрел ему вслед, медленно сползая по стене лавки, пока не сел под ней, словно попрошайка, которым когда-то и был.

Хлыст не разговаривал со мной. Прошло уже два дня, а он не произнес ни слова, даже на тренировках. Я не мог его за это осуждать. К его чести, он не выдал мою тайну Паллино или кому-нибудь другому, даже в глубоком гневе оставаясь верным другом, из тех, о которых каждый мечтает, но не все заслуживают. Надо мной сгущались тучи. Я потерял единственного верного союзника, а вместе с ним и уверенность. Это было все равно что снова потерять письмо Гибсона, только еще хуже, потому что я сделал это сам. Я и мой друг.

Три мирмидонца – все как один новички – стояли напротив меня с короткими тупыми мечами. На них были штампованные стальные доспехи, и выглядели они как средневековая пародия на имперских легионеров в своих длинных, до колен, плащах и обшарпанных нагрудниках с облупившейся местами бледно-кремовой краской. Первый набросился на меня с выпученными глазами. Я с легкостью ушел в сторону и поддал ему ногой, когда он проскочил мимо. Вторая вступила в схватку, высоко подняв клинок. Я принял удар на наручи, и через мгновение шлем девушки зазвенел, словно колокол, и она отлетела в сторону. Третий держался чуть лучше. Я отбил его атаку аккуратным проворотом запястья и сделал ответный выпад. Он успел отскочить, но я ухватил его за руку, потянул на себя и приставил ему к горлу конец тупого меча.

– Сдаюсь, – крикнул он неожиданно тонким голосом.

Я оттолкнул его и раздраженно поморщился.

– И это все? – спросил я, оглядываясь. – Это все, на что вы способны?

Я стоял подбоченившись, полностью открытый для удара. Настроение было хуже некуда, я с трудом сдерживал ярость, глядя на тех двоих, что лежали в пыли тренировочного двора.

– Вы не продержитесь и пяти минут в первой схватке, – я всплеснул руками, – а ведь у вас явное преимущество, понимаете?

Девушка встала на ноги и приблизилась, на этот раз осторожней. Я развел руки в стороны, позволяя ей атаковать. Она махнула мечом, целясь мне в голову. Я не стал парировать удар. Просто пригнулся. Клинок просвистел у меня над ушами, и я тут же увернулся от второго удара. Она двигалась слишком медленно. В этом не было ее вины. Она всего лишь человек. И потому проследовала тем же курсом и грязно выругалась, лежа в пыли. Я перешел к двум другим кандидатам в мирмидонцы. Выбил меч у одного из них, развернулся ко второму, пытавшемуся напасть со спины, ухватился за его кирасу и отшвырнул парня прочь.

– Вы ничего не поняли, – ухмыльнулся я, сделав несколько расслабленных шагов к тому, кто кричал, что сдается.

Он попятился и вскинул клинок.

– Вас же трое! – рассмеялся я в ответ. – Во имя Земли, это означает, что вы должны действовать как одна команда!

Я развернулся и дал им время окружить меня в свете зажегшихся ламп. Небо над нами потемнело и нахмурилось, две луны, словно пара глаз разного цвета, наполовину скрылись за тучами.

– Вас всегда будет больше, чем гладиаторов. И это единственное ваше преимущество!

– А еще наш непобедимый боец, – разрезал темноту, словно плетью, голос Паллино. – Остынь, Адр!

Бывший легионер уставился на меня единственным темным глазом, ветер взъерошил его седые волосы. Он помог девушке встать.

– Вы трое отправляйтесь мыться. У вас еще есть время до первой схватки. Мы все вам растолкуем, перед тем как дело дойдет до рубки.

Он посмотрел им вслед, а я заметил, как Элара и Сиран приотстали и спрятались в тени колонн, окружавших тренировочную площадку, словно актеры за кулисами в ожидании выхода на сцену.

Когда все разошлись, Паллино повернулся ко мне:

– Что за ядерный ад с тобой творится, парень?

Я на мгновение онемел, пальцы, сжимавшие рукоять меча, ослабли.

– Дьявол тебя подери, ты не должен был выбивать из них дурь. Твоя задача – обучить их!

Я думал, что он ударит меня. Даже хотел, чтобы он попытался.

– Они долго не продержатся в схватке, – сказал я наконец, насколько мог взвешенно и спокойно.

– Мне припомнился один рыжеволосый парень, о котором Гхен говорил то же самое.

Эти слова остановили меня. Я окинул взглядом почти пустой двор, затем посмотрел на свои руки. Они загрубели за годы, прошедшие с тех пор, как я покинул Делос, налились силой. Они теперь напоминали руки Криспина. Я проглотил комок, дожидаясь, когда ярость утихнет и даст мне возможность рассуждать спокойно.

– Только не надо со мной о Хлысте, – прорычал я, защищая свою уязвленную гордость, и засунул тренировочный меч в ножны на поясе.

Пока я говорил, две женщины подошли ближе, и Элара, выгнув брови, спросила:

– Голубки поссорились?

Я свирепо посмотрел на нее, но ничего не ответил.

– Последние дни парень ходит мрачнее тучи. Можно было и догадаться, что это все из-за тебя.

Сиран промолчала, но мне совсем не понравилось, как она ухмыляется.

– И что я, по-твоему, сделал? – Я вздернул подбородок в неосознанном вызывающем жесте. – Это у него какие-то проблемы.

– А тебя всего трясет от ярости, – сказала Элара, похлопывая Паллино по плечу. – Для меня это как признание вины.

Я поднял палец и открыл рот, чтобы ответить, но слова не пришли. Рот я закрыл, а палец так и застыл в воздухе, словно испорченный метроном.

– Это он вас надоумил?

Паллино скрестил руки на груди:

– Что значит «надоумил»?

– Ну, вот это… – Как бы правильно им сказать? – Это!

Я обвел их рукой и снял с головы шлем. Волосы разметались по лбу. Что-то необычное было в их глазах. Жалость? Недоверие? Нет.