Генри Олди - Ойкумена [трилогия]

Малиновая пена полезла из отверстия.

— Уф-ф, вкуснотища! — Никки принялась слизывать пену языком. — Люблю эту заразу, на трассах привыкла. Что, забыл о трассах? Небось, тоже про мое житье-бытье вчера слушал, да не слышал?

— Ага, — был вынужден признаться Лючано. — Про женское помню… Про недомогания. Еще про аборты. И все. Как отрезало.

— Вот видишь. Про аборты все с первого раза запоминают. И про месячные. Я про них вечно талдычу, оно и откладывается… Сейчас слушай — нас двое, резонанса не будет.

— Резонанс?

— Ошейники, если больше трех-четырех, резонируют. Ладно, давай по порядку…

Рассказ Николетты Швармс был прост и незамысловат. Шлюшка-дальнобойщица, на жаргоне космачей — трассиха, ножки врастопырку. С тринадцати лет она моталась по Галактике, не видя ничего, кроме грязной каюты и потной хари очередного «папочки», давшего ей приют на время рейса. По крови на четверть помца (так Никки звала помпилианцев), она втайне мучилась комплексами — родись девчонка с даром ставить клеймо, жизнь сложилась бы иначе. На Террафиме ее три года назад бросил очередной «котяра», узнав, что трассиха опять залетела. К несчастью, плодовитость Никки граничила с профнепригодностью — никакие контрацептивы не помогали, хоть стерилизуйся! Денег на аборт не было, но ей повезло. Местная знахарка, перед тем, как старуху утопили из-за каких-то религиозных предрассудков, вытравила плод — удачно, без сепсиса и скверных последствий. А потом она встретилась с Жоржем Мондени.

— Он тогда семилибертил по полной. Это после, как освободили, нанялся ланистой. А начинал рабом. Жоржик мне вариант с контрактом и подкинул.

— Зачем помцам… тьфу ты! — перебил ее Лючано. — Зачем помпилианцам брать семилибертусов на контракт? Рабов вон сколько, забесплатно…

Николетта ударила банкой об стол, разбрызгивая напиток.

— Ну ты дикарь! Клеймо любой помц влепит, а с ошейником — хренушки! Только самые крутые. Или самые талантливые. Короче, бугры. Мне Жорж о них бухтел, но я не въехала. Ты мозгой двигай, шустрик, — с нее на глазах сползала тонкая пленка лоска, выпуская на свободу былую трассиху, лихое дитя помоек. — Иначе семилибертусов налепили бы — вайлом! А так мы в цене… В гладиатуру не всякий годится! Я как сказала, что хочу на контракт, помцы от радости чуть не сбрендили. Крутяка мне нашли, ошейник ставить, счет в банке открыли — хрусты гонять. Твои хрусты хозяину идут, а мои — мне, лапочке…

— Ты хотела про ошейник, — напомнил «дикарь».

— Да, ошейник. Он, красавчик, дерьмо из нас давит. В каждом человеке дерьма — полным-полно. Оно на больших глубинах залегает. А ошейник вроде буровой вышки. Тебя помцы спросят, что да как, тут ошейник и начинает гнать-фильтровать. И про маму вспомнишь, как она, пьяная, дитё из бутылочки пивом кормила, для смеху, и про папу, который тебя за ляжки щупал… Тебе-то плевать, а им приятно, помцам. Слушают, слюни пускают. Хрусты башляют — без счета. Потеха!

— А им это зачем?

— Не знаю, — равнодушно отмахнулась Никки. — Если б я у всех спрашивала, на кой они меня не углом, а конвертом ставят… Жила я с одним трубачом, вехденом, он все шутил: «Каждому перцу — свое скерцо!» Ты, главное, упираться не вздумай! С упора ломка — кошмарики! Глюки, крыша дыбом. Увильнуть все равно не сможешь — Жорж говорил, вторичное влияние, тень-брень-хренотень! — зато нахлебаешься… Особенно на арене. Когда нас в одной комнате собирают — резонанс. Хлещет без продыху. Ну и пусть хлещет. Расслабься и получай удовольствие. Нам-то что, нам дерьмеца не жалко…

«Сволочи! — сдавленным, изменившимся голосом произнес издалека Гишер. — Кишки наружу… Ах, сволочи!.. скоты…»

И замолчал.

Бармен принес омлет, гренки и простоквашу. Но Лючано на еду смотреть не мог. Тошнило. Иди пойми, из-за ошейника, или из-за услышанного. С трудом он сделал глоток простокваши. Как ни странно, пошло хорошо. Спустя миг он накинулся на омлет, словно заново родился, причем смертельно голодный.

— Оно после арены бывает, — ухмыльнулась Никки, жестом заказывая второй шприц с банкой. — Кажется, крошку проглотишь — и стошнит. А начнешь мотать, не остановишься. Я, чтоб брюхо не наедать, питьем обхожусь. Стану толстой, мужа не найду. Хотя, с домиком на Куэдзако да счетом в банке…

— Погоди! — говорить с набитым ртом получалось не очень. — А «овощи»? Они-то с какой радости друг дружку мутузят? Тоже ошейник?

— Ну ты и примитив! — изумилась Никки. — Каннибал! Про закон сохранения энергии слышал? С дерьмом та же история. Ему ж куда-то хлестать надо, если помцев рядом нету? Вот нам и налаживают пси-отвод через «овощей». Мы их кормим, контакт устанавливаем. А потом, на арене, значит, сливаем… Спроси у Жоржика, он разъяснит: как. Он слов умных много знает. Разрушенная психика, и все такое…

«У кого? — буркнул Гишер. — У кого психика разрушена? У «овощей»? У помцев? У тебя, дружок?»

— «Овощи» тупые, дерьма налижутся, захмелеют — и давай драться! А помцам счастье: еще одно развлечение. На дармовщинку — психам жалованье платить не надо. Накормят, подлечат, и на том спасибо.

— А если он погибнет?

— «Овощ»? Ну и пусть. Сварится, кто по нему заплачет?

— Дрянь ты, — крикнул Лючано, чувствуя, что бесится, и недоумевая: ошейник виноват, или он сам дошел до ручки. — Дрянь!

— Дрянь, — легко согласилась Николетта Швармс. — Не спорю. Дрянь и есть. А ты, хороший мой? Ты — кто?

И, выждав паузу, улыбнулась легкой, детской улыбкой:

— Пей свою простоквашу, чистюля…

Погода удалась — лучше некуда.

Легкие приметы осени, топчущейся на пороге, лишь добавляли шарма. Светло-желтые пятна в листве, багряные плети винограда, чьи грозди — плотные, иссиня-черные, с глянцем на бочках — напоминали одну крупную, в пупырышках, ягоду ежевики. Мелкий дождик прекратился, едва начавшись. Казалось, дома сейчас начнут встряхиваться по-собачьи, разбрасывая веера брызг.

Перед виллой, где обосновалась Юлия, Лючано остановили.

— Вам депеша! — запыхавшись, крикнул мальчишка-курьер. — С Сеченя!

— С Сеченя? — недоумевая, спросил Тарталья. — От графа Мальцова?

Мальчишка моргнул и вдруг расплылся в широченной ухмылке. Складывалось впечатление, что он минутой раньше назвал пароль — и получил убедительный отзыв.

— Ага! От Мальцова! Он взаправду граф?

— Граф. Его сиятельство. Ну, давай депешу!

— Не-а, не дам. У меня идентификатора нету. А каждому на слово верить — проторгуешься, — курьер, несмотря на юный возраст, оказался человеком практичным. — Она на почте, 6-е отделение. Вот извещение, — он сунул Лючано мятый корешок, исписанный по-террафимски: значки и загогулинки, похожие на птичьи следы. — Велено сказать, чтобы вы сами получили. Тут рядом! Пошли, я провожу…