Дэвид Брин - Возвышение. Сборник. Книги 1-7

Об оконные щиты ударялись все новые оскорбительные клише, заставляя купол болезненно резонировать, и наконец Гарри ответил собственным залпом. Одно за другим он отправлял Засусазу красочные земные проклятия, удовлетворяя страсть коллеги к живописным земным ругательствам.

— Смейся, пока можешь, жабья морда! Проглоти и это, переросший комок слизи! Заплесневевший сыр! — Он рассмеялся, отчасти облегченно, отчасти потому, что увлечение Засусазу показалось ему очень глупым.

Что ж, все, кто работает на Вер'Кв'квинна, в той или иной степени немного тронулись, подумал Гарри, стараясь быть великодушным. Засусазу лучше многих других. Он по крайней мере любит небольшие сюрпризы.

Тем не менее, обменявшись докладами со своим сменщиком и предоставив Засусазу распоряжаться в царстве идей, Гарри задумался над причиной своего чувство облегчения. Дежурство было трудным, и он заслужил отдых. Однако, несмотря на раздражение, опасность и одиночество пространства Е, он всегда испытывает некоторое разочарование, когда дежурство заканчивается. И можно возвращаться домой.

Домой? Может быть, проблема именно в этом слове.

Он подумал над ним, словно это концептуальная тварь, бродящая по пурпурной равнине.

Оно не может означать Хорст, так как я ненавижу каждую минуту, проведенную там. Или Землю, где я провел всего один год, в одиночестве и смятении.

Может ли домом служить база Каззкарк, если другого дома у меня нет?

Может ли исполнять эту роль Институт Навигации, теперь, когда я должен служить ему верно, как служат роду или стране?

Гарри понял, что не знает, как определить это слово.

С того момента, как он впервые прилетел сюда с Каззкарка, все внешние ориентиры и приметы изменились. Тем не менее оставалось общее впечатление привычности и знакомства. Гарри никогда не опасался заблудиться.

И не очень удивился, когда красно-синее небо над головой постепенно наклонилось, соприкасаясь с «землей», подобно огромной опускающейся стене. Он принял на себя управление станцией. Осторожно, маневрируя вручную, ввел станцию в удобное отверстие в небе.

Мудрецы говорят нам, что с покорностью и смирением приходит особый душевный мир.

С отказом от борьбы за жизнь.

С отказом от надежды.

Впервые Сара по-настоящему поняла эти древние слова, наблюдая за тем, как Джиллиан Баскин решает, жить им или умереть.

Никто не сомневался в том, что светловолосая женщина, представитель Террагентского Совета, обладает правом, долгом и мудростью, необходимыми для того, чтобы сделать этот выбор — для себя самой и для всех на борту. Ни дельфины, ни Ханнес Суэсси, ни машина Нисс. Казалось, с этим согласен и немой друг Сары Эмерсон, хотя сама Сара сомневалась, насколько искалеченный бывший инженер понимает смысл лихорадочно вспыхивающих на голографическом дисплее огоньков вблизи изображения могучей Измунути.

Даже подростки из порта Вуфон — Олвин, Гек, Ур-ронн и Клешня — признают власть командира. И если Джиллиан считает нужным отправить «Стремительный» к несозревшему переходному пункту — в попытке заманить за собой врага и спасти Джиджо, мало кто на борту этого побитого корабля проклянет ее решение. По крайней мере оно принесет конец бесконечным бедам.

Мы смирились. Я обрела мир, и доктор Баскин тоже.

Но теперь положение не кажется таким простым. Она Увидела альтернативу… и эта альтернатива хуже ада.

Деятельность экипажа на борту корабля была Саре по большей части совершенно непонятна — и на заполненном водой мостике, и в сухой комнате для совещаний, где дельфины передвигались в специальных устройствах для ходьбы.

Конечно, сведения Сары о галактической технологии устарели на два столетия: она приобрела их, читая на Джиджо немногие бумажные книги. Однако ее теоретическая подготовка оказалась удивительно пригодной для понимания условий местного пространства-времени. А вот практические дела экипажа ставили ее в полный тупик: дельфины передавали доклады о положении корабля по кабелям, вживленным прямо в мозг, посылали друг другу инфопакеты из крошечных клубков полуразумного света. А когда они говорили вслух, то обычно на арго из щелканий и возгласов, не имевшем ничего общего ни с одним из стандартных галактических языков. Однако ничто не приводило Сару в большее изумление и благоговение, чем присутствие при попытках доктора Баскин получить информацию от захваченной ячейки Галактической Библиотеки.

Большой куб располагался в собственном помещении, окруженный ледяным туманом; на одной стороне куба изображена спираль с лучами, известная даже диким племенам на Джиджо. Внутри этих двенадцати граней и шести ограничивающих плоскостей находилось такое собрание знаний, которое делало архив в Библосе подобным одной слезинке по сравнению в огромным морем.

Джиллиан Баскин обращалась к Библиотеке, одетая в призрачное одеяние из иллюзий, ее стройная человеческая фигура скрывалась под созданным компьютером изображением чудовищного, с грубой кожей, существа — «теннанинца». Сара наблюдала из тени и только удивленно мигала, пока старшая женщина с помощью этой сложной маскировки на гортанном диалекте галактического шесть задавала вопросы о загадочных существах, известных как занги.

Но вопросы ее воспринимались не очень любезно.

Берегись общения с другими порядками жизни, гудел холодный голос. Сара приняла это за ритуальное предупреждение.

Благоразумные контакты лучше всего проводить в глубине Величественной Чаши, где рожденные порознь могут благополучно сочетаться.

В этом глубоком месте различия стираются и рождается единство.

Но здесь, в черном вакууме, где пространство плоское и лучи света могут распространяться прямо, молодые расы не должны смешиваться с другими порядками. Здесь они подобны враждебным газам. Соединение может привести к воспламенению.

Пораженная пророческим тоном архива, Сара задумалась над тем, как его иносказательный язык напоминает тексты Священных Свитков, которые дома на Джиджо верующие читают вслух во время праздников. То же нежелание дать прямой ответ можно найти и во многих божественных книгах, которые она встречала в архиве Библоса, книгах, унаследованных от длительной земной ночи одиночества. Эти древние тома, различаясь во многом, одинаковы в своей аллегорической двусмысленности и непонятности.

В науке — в подлинной науке — всегда есть способ уточнить вопрос, затруднить увиливание от прямого ответа. Природа, возможно, ответит не сразу, но по крайней мере всегда можно понять, когда начинаются отговорки и увиливания. Напротив, мистическая двусмысленность кажется величественной и поразительной, от нее по спине могут поползти мурашки. Но в конечном счете все сводится к уходу от прямого ответа.