Ким Робинсон - Красная Луна [litres]

– Тэшу чанхэ , – с усилием произнесла она. – Особый случай.

А потом снова отключилась.

Через некоторое время Та Шу задремал на стуле. Посреди ночи обоих разбудил какой-то шум. На этот раз мать взглянула на него и прошептала:

– Почему ты здесь?

– Ты больна, – объяснил он. – Я приехал, как только смог.

Она снова заснула.

Сидя на стуле в экзокостюме, под тяжестью гравитации, но в то же время в душевном вакууме, он не находил удобного положения для сна. В конце концов Та Шу поставил два стула напротив друг друга и свернулся на них, головой на одном, а ногами на другом, нажав на костюме кнопку, чтобы зафиксировать его, так что он служил чем-то вроде доски, соединяющей стулья. Это сработало.

Когда он снова проснулся, его руку мягко сжимала медсестра.

– Мне жаль, – сказала она. – Ваша мать скончалась несколько минут назад. Мы были в коридоре.

Та Шу нажал на кнопку, чтобы привести костюм в движение, и встал. Мать лежала на больничной койке и выглядела спящей, моложе лет на десять или больше. Только бледнее и спокойней. Та Шу поцеловал ее в лоб, выпрямился и вышел.

После всех необходимых формальностей он прошел десять или двенадцать кварталов до ее дома. Больше ему некуда было идти, свою квартиру на время отъезда он сдал ассистенту из своей программы.

В материнской квартире все было в точности так же, как в его последние визиты. В этих двух тесных комнатках она прожила больше двадцати лет. Теперь они опустели, хотя мебель и вещи молча вибрировали вокруг, словно говорили вместо нее. Она как будто вышла в крохотную ванную и вот-вот его позовет: «Та Шу?» Он почти слышал, как она это произносит, привычный тембр голоса с восходящими интонациями, вопрос, который она каждый раз вкладывала в его имя. «Та Шу?»

И вдруг он действительно услышал ее голос. Он вздрогнул внутри экзокостюма. На самом деле в комнате стояла тишина. Он задумался – а что, если он и впрямь услышал бы ее голос из соседней комнаты, каково это – услышать призрака. И ему стало страшно находиться в одиночестве в ее квартире. Потом волна страха отступила, он понял, что находится в полном одиночестве и бояться нечего. Осталась только печаль.

Нужно здесь прибраться. Раздать мебель, одежду, кухонные принадлежности. Раздать или выкинуть. У нее накопилось столько хлама. Но всегда найдутся люди, которым это пригодится. Эти вещи поселятся с ними. И проживут дольше.

Внезапно у его ног раздалось мяуканье, и Та Шу простонал. Это что, ее кошка? Или мать подкармливала бездомную? Нужно это выяснить.

Он сел на кровать. Кошка терлась о его ноги. Та Шу поднялся и нашел кошачий корм, кошка с жадностью принялась есть, чмоканье разносилось по всей квартире. Та Шу смотрел на кошку. Он вымотался и клевал носом, но ему не хотелось ложиться в материнскую кровать. Он прилег прямо в экзокостюме и подремал, пока не замерз. Потом пошел в ванную привести себя в порядок. Сначала себя, потом квартиру. По пути он вспомнил старую поэму, которая произвела на него впечатление, поначалу из-за названия: «Дождь кончился, сияет солнце, и дует ветерок, когда я вышел прогуляться за ворота». Написал ее Лу Юй, поэт времен династии Сон.

Умер Чан после трех лет болезни.

Туда, где нас нет, вдруг дедуля возьми да исчезни.

Стою у ворот напряженно, я к ним прислонился.

Мой взгляд на пейзажи вечерних холмов устремился.

Та Шу обнаружил, что в тумбочке у кровати мать хранила блокноты для записей. Дат в них не было, и он не знал, когда она это написала. В одних были стихи, вроде коротких буддистских строчек, которые столетиями пишут вдовы преклонного возраста. Но в основном блокноты были заполнены короткими заметками и напоминаниями. Месяца три она вела дневник, но потом ей это наскучило. Несколько записей были длиннее остальных, и Та Шу понял, что они сделаны после смерти его отца. Одна запись впилась в него, как шип:

«Одна дома. Нужно к этому привыкнуть».

Он уставился на корявый почерк и понял, каково было матери. Та Шу опустился на стул и содрогнулся от горя, а через некоторое время ощутил волну облегчения и осознал, что мать наконец освободилась от необходимости казаться счастливой после смерти его отца. Двадцать лет бесконечных усилий.

Он сидел на стуле и думал о том, какой стала человеческая жизнь. Раньше говорили, что жизнь женщины делится на стадии. И жизнь мужчины тоже, конечно же, но больше все-таки женщины: молочные зубы, высокая прическа, замужество, дети, рис и соль, вдовство. Большая часть этих стадий была до предела наполнена общением – людьми, работой и разговорами, а потом вдруг внезапно ты одна в комнате, как узник в одиночной камере. И лишь из-за течения времени. Это так странно. Ему следовало чаще приходить домой.

Старые предместья Пекина давно исчезли, похоронены безжалостным наступлением города во всех направлениях. На востоке бесконечные небоскребы встали на месте гор отбросов, где Та Шу когда-то водил знакомства с мусорщиками, живущими прямо на свалке. Они строили хибары из мусора, а когда свалка заполнялась, переезжали дальше вместе с ней и строились на новом месте. Теперь Большой Пекин заполнил все щели, став мегаполисом больше Люксембурга, больше Новой Англии. Ранние признаки урбанизации, грозящей замостить весь Китай, а потом и всю планету Земля.

Теперь хлам вроде материнского нужно было везти на юг, на свалку Фусин, где на огромной площади стояли сортировочные контейнеры и прессы. Разобрав вещи, Та Шу так и сделал.

Сортировать их было непросто. Сначала он отобрал вещи, которые можно отдать соседям и друзьям – к счастью, их было много. Кто-то вызвался забрать кошку, уже легче. Но еще оставалось много того, что не отдашь, а тем более не продашь, да и Та Шу не очень-то хотелось продавать материнские вещи. Соседи забрали мебель, хоть и обшарпанную, и многое из одежды.

Ее подруги уложили в коробки нижнее белье на выброс, чтобы ему не пришлось этим заниматься. Вот что бывает в отсутствие дочерей. Немного одежды осталось для местной благотворительной организации. На кухне она, казалось, хранила приборы и принадлежности, собранные за всю жизнь, шкафчики ломились от коробок со сломанными тарелками, сковородками и кастрюлями, стаканами и так далее. В этих коробках опасно было копаться, но Та Шу осторожно достал все ценное, и в результате образовалось несколько коробок с хламом. Она хранила даже мусор.

Отсортировав все на категории, с помощью браслета он взял напрокат велосипед с тележкой и погрузил туда коробки с мусором. А потом поехал по запруженным улицам города к свалке Фусин.

Необходимость медленно вращать педали под грузом горя приобрела характер похоронной процессии. Обычно, когда на Та Шу накатывала печаль, она погружала его в пустоту. Иногда печаль причиняла боль, но главным образом просто опустошала. Ему хотелось что-то почувствовать, что угодно – все лучше, чем эта опустошенность. И потому в такие времена он старался занять себя тяжкой работой, вот как эта велосипедная поездка через безумное столпотворение Пекина, с риском для жизни при каждом повороте руля. Это выглядело бы полным безумием, если бы столько людей не занималось тем же. Даже на маленьких улицах было полно народу, повсюду грузовички и фургоны.